В Ленинграде все называли бабушку Софья Львовна. На самом же деле она была Шейна Лейбовна. Шейна на языке идиш значит "красивая". Когда она родилась, младшенькая из шести детей Голды и Лейба, они не знали, что она и правда вырастет красавицей. Дело было в городке Себеж, на границе Латвии и Белоруссии. Шел 1901-й год. Отец ее был коммивояжером и продавал куриные пух и перья для набивки перин и подушек. Мама была домохозяйкой. Да и как могла она работать с такой оравой вечно голодных ребятишек, хозяйством и курами? 

Забегая вперед, скажу, что, наверное, уже в свои детские годы бабушка научилась очень рачительному ведению хозяйства и экономии, что впоследствии спасло жизнь ее дочерям, а еще позже очень выручало и нашу семью, так как бабушка умела из одной курицы приготовить трехдневный обед на пять человек! Но об этом потом.

Понятно, что в царское время Себеж был чертой оседлости, за пределы которой евреям не разрешалось селиться. Но как только грянула революция, бабушка с некоторыми из сестер и братьев рванула в Петроград, где поступила в провизорское (фармацевтическое) училище и познакомилась со своим будущим мужем, Вениамином. 

Он был родом из Витебска и тоже приехал в Петроград учиться на врача.

Вскоре они поженились, и у них родилась первая дочка Галочка, которую назвали в честь бабушки Голды, но в славянской интерпретации. Потом родилась вторая девочка, Тамара.

К несчастью, Галочка прожила всего пять лет и умерла, заразившись от туберкулезного соседа, который отхаркивался в песочницу, где играла девочка. Бабушка с дедушкой очень горевали, но благодаря смерти Галочки появилась на свет еще одна девочка - моя мама, и ей дали созвучное с Галочкой имя - Валечка.

Сколько я помню из рассказов бабушки, а потом и мамы, мой дедушка, будучи военным врачом, все время призывался на фронт, и семья его почти не видела: то он был на Халхин Голе, в Маньчжурии, то на Финской войне, ну и, конечно, на Великой Отечественной.

В 1941 году дедушке удалось пристроить жену с дочками в один из последних эшелонов, который уходил из предблокадного Ленинграда и увозил их в эвакуацию на Урал, в Челябинск. Бабушка сразу устроилась на работу в аптеку, благодаря чему спасла детей от голодной смерти. Раз в неделю работникам аптеки выдавали маленький пузырек с рыбьим жиром, которым она кормила девочек. А еще им давали пакетик с горчицей. Из нее пекли горчичные блины на воде и делали кашу-"затируху". Как потом вспоминала мама, они с сестрой мечтали, что, когда война кончится, они наедятся этой "затирухой" от пуза!

Дедушка демобилизовался не сразу после Победы. A когда его отпустили, то уже вовсю шли сталинские репрессии 1948 года, а потом, уже в 1953 году, закрутилось и "Дело врачей". Наша бабушка, очень осторожная и житейски мудрая женщина, потребовала, чтобы он немедленно ушел с хорошо оплачиваемой работы в городском госпитале и перешел на работу санитарного врача где-то в пригороде Ленинграда, дабы быть подальше от начальства и партийного руководства. Это, конечно, спасло его и семью в то непростое время. Но здоровье его было подорвано, и в 1956 году он умер, не дожив пару лет до моего рождения.

Бабушка осталась вдовой, и хотя она в свои 55 лет была еще красавицей, и мужчины на нее заглядывались, она навсегда сохранила верность покойному мужу и все попытки потенциальных претендентов отвергала на корню, посвятив свою жизнь дочерям и внукам.

Ах, как она готовила! Наизусть и на глаз, без всяких рецептов. Невероятным чутьем она подбирала пропорции продуктов в любом блюде, за которое она бралась, и все выходило так вкусно!

Как я, маленькая, любила крутиться на кухне, когда бабуля, всегда в опрятном кухонном фартуке, стояла у плиты. Ах, какие нежнейшие булочки с корицей она пекла, и как ловко она крутила тесто, заправляя начинкой, а потом надрезая его и выворачивая срезом наверх так, что хотелось разом проглотить весь противень!

А баклажанная икра! О, это была "песня песней"! Никогда и ни у кого в жизни баклажанная икра не благоухала, как у бабушки Сони. Ни я, ни мама так и не смогли постичь и разгадать этот секрет. Хотя я позже, прожив почти шесть лет в Израиле, где хацилим (баклажаны) во множестве видов является одним из любимых национальных блюд, научилась их готовить хорошо и по нескольким различным рецептам, но икра бабушки Сони снится мне до сих пор!

В нашей семье боялись и не отмечали еврейских праздников, хотя бабушкин двоюродный брат, врач, дядя Борис, раз в год ходил в синагогу на Лермонтовском и под покровом ночи, тайно, приносил нам в медицинском саквояже завернутую в газету "Правда" пачку мацы на Песах.

Тогда бабушка начинала священнодействовать на кухне и готовила "кнейдлах" (круглые фрикадельки из мацы) и куриный бульон. Бульон я любила, а вот кнейдлах всегда отодвигала и не ела. Как-то никакие изделия из мацы мне не полюбились... Еще бабушка всегда старалась купить большого живого карпа или щуку для "Гифелте фиш" (фаршированная рыба). Почему-то у меня был очень плебейский вкус, и рыбу я любила только жаренную. Помню, я выходила на кухню и просила маму с бабушкой, которые колдовали над рыбным фаршем: "Ну пожалуйста, не портите рыбу, поджарьте мне хоть один кусочек!" Они, конечно, выполняли мою просьбу, но бабушка всегда тяжело вздыхала и приговаривала: "Ну вот, вырастили антисемитку в семье..."

Но зато я самозабвенно любила печеночный паштет, форшмак (селедочный паштет) и куриную шейку, которую научилась готовить именно от бабушки. Вот теперь можно рассказать о том, какое волшебство бабушка творила с курицей.

Сначала бабушка клала ее на разделочную доску, и тут начиналось самое интересное: отрезалась голова, выковыривались глазки и специальным секатором отсекался клюв. Потом отрубались лапки, от которых тем же секатором снимались когти. Затем лапки смолились на плите на открытом огне, и обязательно, даже в мороз, открывалась форточка, так как весь дом наполнялся запахом паленой курицы. Курица целиком тоже смолилась. После этого очередь доходила до внутренних органов. Аккуратно вынимались сердечко, почки и желудок, который надрезали и вынимали все содержимое. По-моему, содержимое желудка - это было единственное, что шло на выброс. А еще, если это был петух, то с головки срезался гребешок (м-м-м, какая это была вкуснятина!) и все эти вышеуказанные части заливались водой и шли в кастрюлю на бульон. Туда же добавлялась целая луковица, пару морковок, лавровый листик, специи и зубчик чеснока. Ароматный бульон себе тихонечко варился, а бабушка начинала следующее священнодействие: она готовила куриную шейку. Для этого она очень аккуратно надрезала в районе грудки кожу и сдергивала ее через горло. Да, кстати, само горло тоже шло в бульон, для навара.

Потом из курицы вынимались печенка (на потом!) и куриный жир. Жир резался на маленькие кусочки, и половина всего количества размешивалась с мелко нарезанным луком и мукой с добавлением соли и перца. Бабушка нацепляла очки, вооружалась большой специальной иглой с прочной ниткой и зашивала шейку с ее узкого конца. В образовавшийся "мешок" через широкий край бабушка закладывала приготовленное месиво из жира и муки и потом аккуратно зашивала отверстие.

После этого она срезала с грудки белое мясо и откладывала в отдельную мисочку. Все оставшееся (ножки, бедрышки, крылышки и сам остов) нарезалось на порционные куски и вместе с зашитой шейкой складывалось в чугунный казан, где тушилось с жаренным луком, чесноком и приправами. Затем начиналось самое главное. Нам с братом готовили деликатесы: шкварки и куриную печенку! Оставшийся жир перетапливался в чугунной сковороде и туда насыпали много лука, нарезанного тонкими кольцами. Они жарились вместе до золотого цвета и совершенно изумительно хрустели. Я не помню в детстве ничего вкуснее этого. Печенка очень аккуратно освобождалась от желчного пузыря и тоже обжаривалась в курином жире. Когда вся эта вкуснотища остывала, бабушка брала два больших куска черного хлеба, намазывала их куриным жиром, посыпала шкварками и сверху клала по кусочку печенки. Рядом на блюдце лежали два маленьких соленых корнишона. Мы с братом приходили из школы и неслись наперегонки по лестнице на четвертый этаж, уже в парадном чувствуя волшебные ароматы, предвкушая пир и рискуя запутаться в слюнях. Дома нас ждал настоящий праздник желудка.

Чуть не забыла: из белого мяса всего одной курицы бабушка умудрялась наделать не менее восьми-десяти вкуснейших котлет. Конечно, в них добавлялся и лук, и чеснок, и даже белая булочка (вернее, размоченные в молоке сухари -  горбушки от батонов), но это были самые вкусные котлеты в моей жизни. У бабушки был свой секрет: она взбивала фарш, несколько раз приподнимая его над миской и кидая обратно, поэтому котлеты получались нежные и воздушные.

А еще она пекла изумительный капустный пирог из слоеного теста. Это, наверное, единственное блюдо, которое я смогла перенять от бабушки и готовлю его не хуже. Бабушка учила, что успех пирога в начинке: ее должно быть много и она должна быть вкусной.

Всю жизнь бабушка была беззаветно предана семье. Она прожила с нами, во всем помогая маме, до самой своей смерти, и всегда была невероятно деликатной. Приготовив обед и накрыв на стол перед приходом родителей с работы, она всегда удалялась в свою комнату и там читала, не выходя до вечера, чтобы дать им возможность пообщаться друг с другом и с нами после работы. Она никогда не вмешивалась ни в какие споры или маленькие конфликты, которые случаются в каждой семье. Получая скромную пенсию, всего 30 рублей, она всегда выделяла мне, своей любимице, 3 рубля на колготки, зная, как я хочу быть на уровне с одноклассницами.

Однажды на школьные зимние каникулы родители раздобыли две путевки в пансионат под Ленинградом, и мы с бабушкой туда поехали. Кормили там очень вкусно, но бабушка очень хотела меня побаловать. В близлежащем ресторанном буфете на свои сбережения она покупала немножко красной икры и делала мне бутерброды. С тех пор прошло 50 лет, но я помню...

Бабушка невероятно много читала. Помню, что она прочла собрания сочинений Золя, Бальзака, Ремарка, Фейхтвангера, Бунина, Куприна, которые были у нас дома. Я до 13 лет спала в одной комнате с бабушкой, и иногда она зачитывала мне, девчонке, понравившиеся ей отрывки из этих книг.

Однажды в выходной день мои родители решили пойти в фотоателье сделать семейный снимок. Нам с братом отгладили и приготовили красивую одежду, родители тоже принарядились. Бабушка надела свой парадно-выходной костюм из габардина, уложила волосы и даже слегка тронула губы помадой, хотя обычно, будучи природной красавицей, косметикой не пользовалась, и ждала в своей комнате, пока все будут готовы. Но... ее никто не позвал, и мы ушли на фотосессию вчетвером. Когда мы вернулись, бабушка горько плакала в своей комнате. Мама, осознав свою ошибку, была в ужасе, просила прощения, и они плакали вместе. На следующий день мы пошли и перефотографировались уже впятером. Но всю жизнь моя мама вспоминала эту историю и не могла себя простить за ту оплошность.

Часто, когда родители еще были на работе, а я, уже придя из школы, готовила уроки, бабушка созванивалась со своими пожилыми кузинами и всегда говорила на непонятном мне языке. Потом я узнала, что это был идиш. Постепенно по интонациям я начала понимать отдельные слова (их вейз, азохен вей, аид, агой, мишигене, цудрейтер, мейделе, ингеле и еще кое-что), но языка я так и не постигла, о чем сейчас очень жалею.

Бабушка оказала мне неоценимую помощь, когда я родила сына. Весь первый год она помогала с готовкой, пеленками и подгузниками, дежурила у кроватки ребенка, когда я бегала в институт на консультации перед дипломом. 

Последнее лето своей жизни, в 1984 году, бабушка посвятила моему трехлетнему сыну, живя с ним на даче в Зеленогорске, под Ленинградом.

Ушла она из жизни скоропостижно от острой сердечной недостаточности. Так уходят праведники.  

Спокони, Мария
№231 Nov 2023