Когда война закончилась, Андрюха жил под Чугуевом в военном городке при аэродроме и учился в третьем классе. Учился хорошо, а мог бы и на отлично, но был непоседливым. В классе - самым непоседливым. Молоденькая учительница Анна Карловна и на последней парте его сажала рядом с шалопаем Вовкой, как бы в наказание, и с тихоней Олегом Куропаткиным - тот сразу же перестал быть тихоней. И наконец посадила на первой парте прямо перед собой рядом с девочкой Галей Чайкой, чтобы мальчик был все время на глазах и опять что-нибудь не учудил вроде окунания кузнечика в чернильницу или, того хуже, ползания под партами за удравшим из ранца мышонком.

Наверное, не стоило это делать, поскольку Андрюшка хоть и притих, но и слушать училку перестал. Видимо, соседство с красивой девочкой отвлекало от занятий не хуже болтовни с примерным Олежкой или игры в морской бой с Вовочкой - приятелем и соседом по дому.

- Дернуть за косу, - мысленно рассуждал Андрюшка, позабыв об училке и арифметике, - или ущипнуть за коленку?

Наконец последний звонок, класс стайкой воробьев выпорхнул из класса, Андрюшка дернул за косу Галю, получил клеёнчатым портфелем по голове и с чувством исполненного долга отправился вместе с Вовкой домой.

По "асфальтовке" мимо штаба полка можно за десять минут добежать до отремонтированной пленными немцами пятиэтажки, где жили оба приятеля, но спешить сегодня незачем. Поэтому пацаны завернули за угол школы, нырнули в кусты, продрались через заросли крапивы на гарнизонный стадион и направились к любимому месту развлечений детишек поселка - кладбищу самолетов.

По дороге свернули к груше-дичке и перекусили гнилушками - сладкими коричневыми грушами с белым налетом плесени, таящимися под прелыми листьями. Потом клевали боярышник с высокого роскошно убранного яркими листьями куста, пили воду из родничка в овраге, стреляли из рогаток по воронам, которых за время войны развелось видимо-невидимо, и добрались к своей цели, если и не сытыми, то в отличном настроении.

На кладбище пацаны влезли в раздолбанный немецкими зенитками и находчивыми механиками с рембазы штурмовик Петлякова и, вопя от азарта, разнесли вдребезги из бортовых пулеметов пару воображаемых фашистских эскадрилий. Покончив с победоносной войной налетом на рейхстаг, Андрюшка и Вовка покинули самолет и индейским шагом вдоль колючки, отделяющей кладбище самолетов от городка, скользнули сквозь руины авиаремонтных мастерских к водонапорной башне - самому высокому и загадочному сооружению в городке.

Во время боев башня была артиллерийским наблюдательным пунктом то у наших, то у немцев, то опять у наших, сохранилась чудом, хоть очень пострадала от обстрелов и по прямому назначению уже не использовалась. Ее стальная дверь, украшенная черепом с костями, была закрыта проржавевшим насквозь огромным амбарным замком, но приятелей это не могло остановить, поскольку в разрушенном пороге была щель, в которую пролезть им было запросто. Андрюшка ящерицей протиснулся под дверями, за ним и Вовка нырнул. Внутри башни было сумеречно, но не темно. Через пробоины в крыше и бойницы в расширяющейся верхней части башни проникало достаточно света. В центре башни в зенит уходила тридцатиметровая колонна из бетонных колец с трубами внутри и огромными чугунными штурвалами вентилей в нижней части.

Первым делом рванули к вентилям - и подводная лодка "Непобедимая" вышла в море. Капитан Андрюшка с натугой вращал штурвал и давал команды торпедисту Вовке:

- Левыми носовыми по фашистам - огонь! Правыми носовыми - огонь!

Потопив пару вражеских эсминцев и линкор, подводная лодка всплыла, и команда покинула борт для получения наград от самого Калинина.

Когда игра в подводников надоела, Андрюшка вспомнил, зачем забрались в башню. Вдоль стены ржавой гусеницей ползла вверх железная винтовая лестница с перекрученными взрывами перилами. Переступая через провалы ступенек и подтрунивая друг над другом, чтобы скрыть леденящий мальчишеские души страх, друзья поднялись на площадку в верхней части башни. Отсюда узенькая решетчатая железная дорожка над пропастью под ногами вела к огромному резервуару для воды, покоящемуся на центральной колонне и распорках в стенах. По внешней стороне гигантского бетонного стакана наверх вела цепочка железных скоб-ступенек. Первым полез Вовка как самый бесшабашный, за ним Андрюшка. На верхнем краю резервуара, утыканном железной арматурой каркаса, можно было усесться, опустить ноги внутрь и осмотреться.

Далеко внизу, на дне резервуара, покрытом слоем дождевой воды, в иле угадывались немецкие и советские каски, неизвестно каким образом туда попавшие. Андрюшка распустил захваченную из дому веревку с крюком из арматурной проволоки и начал ловлю первым. Ему удалось подцепить и вытащить немецкую каску, пробитую пулей на затылке. Советскую, пробитую в двух местах осколками, вытащил Вовка. Потом вода в резервуаре окончательно замутилась, и пацаны, нахлобучив на головы каски, начали спуск.

Хреновый получился спуск. Неладное что-то кружило вокруг. Серое все стало, неясное. Ледяной пронизывающий ветер сквозь снарядные пробоины в стенах. Вонь горелого пороха, раскаленной стали и погибели. Стоны раненых, пулеметные очереди. На стенах надписи появились. Ненависть наполовину со смертным ужасом. Славянскими буквами и латиницей. Красные. Неужто кровью?

Кое-как спустились на дно башни, глянул Андрюха на Вовку и вдруг такое зло на него накатило! Ах ты морда красноармейская, чего волком смотришь, кулаки сжал? Ну и ударил Вовку по морде за родной фатерлянд, а тот ногой Андрюшку в самое мужское место за советскую Родину. Тут не по возрасту крупный Андрюшка озверел, на Вовку бросился, повалил и давай душить. А тощий, но жилистый Вовка выкручивается, пальцами в глаза тычет, выдавить норовит. Пока по битым кирпичам катались, каски свалились - и злобу как рукой сняло. Видно, правду сельские ребятишки говорят, что нельзя шапку, в которой человек умер, надевать. Все остальное можно, а шапку надо вместе с мертвым похоронить. Искать, где мертвяки похоронены, не стали - может, в иле на дне резервуара так и лежат. Лезть наверх уже не решились и прикопали каски здесь же, в кирпичах.

Выползли пацаны из башни и бегом в сторону дома от этого недоброго места, почесывая ушибленные места.

Остановились в овражке попить воды из родника, перевести дух и залепить царапины листьями подорожника. Посмотрели друг на друга и немного посмеялись - вид у приятелей был не ахти. Больше всего изгадилась одежда, и Вовка огорчился:

- Опять пороть будут.

***

Гулять после школы, прочесывая окрестности в поисках приключений, для бывалых пацанов, конечно, не велик грех. Но штаны и рубашка при этом очень страдают, вот и в этот раз пару пуговиц потеряли, дыры какие-то неизвестно когда появились, пятна ржавчины и машинного масла на коленях, заднице и еще кое-где. Вовку в таких случаях строгий отец ремнем воспитывал. У Андрюхи отец на фронте погиб, поэтому порка не угрожала, но маминых слез он боялся не меньше.

- Давай зайдем к дяде Васе в котельную, - предложил практичный Андрюха.

- Не хочу. Прошлый раз уши надрал.

- А неча перегрузочный вентиль крутить.

- Ну ладно, пошли, - уступил Вовка.

***

Подружились мальчишки с дядей Васей после промозглого ноябрьского дня на мокрой "асфальтовке", по которой Андрюшка с Вовкой тащили, плача от натуги, пьяного вдрабадан безногого гармониста. Нашли пацаны Василия на грязной обочине и решили дотащить до той котельной, в которой бедолага квартировал. Встретился им тогда на дороге хозяин гарнизона командир полка, дважды герой, подполковник Соколов, известный самому Сталину. Василий оттолкнул ребятишек от себя, выпрямился, как смог, на своей тележке и поднес руку к козырьку помятой, вывалянной в грязи фуражки:

- Здравия желаю, товарищ генерал!

Сердце у Андрюхи замерло от ужаса. Ой, что сейчас будет!

Командир полка подошел к Василию, присел на корточки около калеки и стряхнул с его плеча прилипший лист клена:

- Как дела, старший сержант?

- Исче не сдох, командир. Но уже хочется.

- Держись, солдат, будет и на твоей улице праздник, - угостил подполковник сержанта папиросой и пошел своей дорогой.

***

Дядя Вася, безногий калека-алкоголик, жил при котельной дома культуры. Зимой он следил за отоплением, а летом после обычного ремонта котлового хозяйства то куда-то исчезал, то опять появлялся. Говорят, что на своей платформе с колесиками из авиационных подшипников и с потрепанной гармонью за спиной Василий попутными поездами до самого Ташкента добирался.

Как он без ног управлялся со своим отопительным хозяйством - неизвестно, но директор дома культуры был им доволен, поскольку работал истопник за жилье в кочегарке и паёк. А однажды узнав, что Василий успешно посещает вечернюю школу, директор перестал выговаривать ему даже за курение в котельной. Хоть курить там было строго запрещено: "Мазут, знаете ли!"

Когда Андрюшка с Вовкой спустились в котельную, дядя Вася был почти трезв, сидел на своей лежанке в углу под тусклой лампочкой на длинном витом шнуре за большим фанерным ящиком из-под макарон, служившим ему столом, и что-то писал в потрепанной толстой тетради. Услыхав детский топот на лестнице, Василий закрыл тетрадь и грозно нахмурил брови.

- Здравствуйте, дядя Вася, - робко поздоровались пацаны.

- Кому дядя Вася, а кому Василий Константинович, - просипел прокуренным голосом Василий. - А ну снимайте свое шмотье и прыгайте на нары.

Пристроив детей на койке и укутав в старое армейское одеяло, Василий достал из тумбочки два стакана, налил из огромного медного чайника кипятку, добавил американского повидла вместо заварки и поставил на стол блюдце с колотым сахаром и леденцами.

Пока Андрюшка и Вовка разбирались с горячим "чаем" и конфетами, Василий вычистил одежку, скипидаром удалил пятна и даже кое-что подлатал.

- Ну вот и все. Можете бежать домой. Только никуда больше не заруливайте.

- А сказку, дядя Вася, - заныли дети.

- Какую вам еще сказку?! Здоровые уже лбы, - возмутился Василий.

- Ну, тогда про трех мушкетеров.

- Не стоит. Три алкаша и недоросль со шпагой... Давайте лучше расскажу я вам о французском короле Генрихе Четвертом. Очень интересный был человек. Из настоящих.

Василий откинулся спиной к стене и прикрыл свои уставшие от жизни волчьи глаза:

- Мальчик был маленький, а горы были до неба...

На улице плыл туманом несытый послевоенный сентябрь, а в темной котельной гугеноты сражались на смерть с католиками. Взрывалась фонтанами крови Варфоломеевская ночь. Коварные придворные травили друг друга ядами. Прекрасные женщины управляли миром. Генрих Четвертый менял мессу на Париж, а убийца-фанатик точил кинжал для короля, мечтавшего о том, чтобы у каждого француза в праздник на столе была курица.

***

Андрюшкина мать, вдова офицера Светлана Леонидовна Мартынова, преподавала в вечерней школе русский язык и литературу. Обнаружив как-то среди солдат и сверхсрочников своего класса безногого гармониста Василия, вначале очень удивилась, а потом привыкла к его пристальному по-волчьи угрюмому взгляду. Успехи в учебе у старшего сержанта были достойными. Если бы не запои... Впрочем, в классе фронтовиков было больше половины, все с ранениями, кое-кто с контузией. Удивить пропусками занятий кого-нибудь было трудно, да и, выйдя из запоя, Василий догонял класс удивительно легко. Как будто не отставал. А когда директор дома культуры добыл ему протезы в обмен на обещание бросить пить, то и вправду бросил. Если не пить, так хоть напиваться. Получив протезы и научившись на них с горем пополам ходить, Константинович приоделся и даже бриться стал через два дня на третий. К чему бы это?

Живое тянется к живому, и однажды Света, поздним вечером возвращаясь из школы с педсовета, увидала Василия на лавочке около дома культуры в обнимку с веселой пухленькой санитаркой из медчасти. Старший сержант ласково поглаживал девицу по деликатным местам, нашептывал что-то из "Девушка и смерть" Горького. Услышав слова: "Душой прошу тебя ? Дай ты мне еще поцеловаться!" - сомлевшая девушка сладко потянулась и прильнула к губам Василия. Что-то больно кольнуло в сердце Светланы Леонидовны. Женская зависть или умершая надежда? И на следующие выходные дядя Миша, старшина запаса, сосед по лестничной площадке, давно добивавшийся благосклонности Светы, прорубил дверь в стене между комнатами, таким нехитрым образом приобретя себе семью. Андрюха подрастал, и ему нужен был отец.