Когда Иванов вышел на общую кухню, там уже топтались соседи. Пенсионеры Фёдор и Лиза были стариками чистенькими и мирными. Любили, чтобы их называли по имени-отчеству, и тихо страдали алкоголизмом. И в этом, без сомнения, виновато было то, что магазин располагался как раз через дорогу от дома. А среди страждущих опохмелки мужиков было немало принципиально не пьющих из горлышка. И каждый знал - нужно стукнуть Фёдору Мироновичу в окошко, и он вынесет стакан. За такой сервис хозяину посуды положено было налить. Поэтому уже к обеду Федя и Лиза не держались на ногах. Но сегодня - другое дело. Сегодня было воскресенье, и магазин был закрыт.

 - Выходной сегодня, - декларировал Фёдор Миронович, увидев Иванова. - Потому сегодня будем культурно отдыхать. Скажи, Лизавета Антоновна.

- Чистая правда, - подтвердила Лиза. - Вот и племянница с мужем приехала. Настя, поздоровайся с Петром Иванычем.

Настя, рыхлая молодая женщина с глазами, подпорченными базедовой болезнью, протянула руку и басом представилась.

- Очень приятно, - сказал Иванов. Поставил чайник на плиту и пошёл к себе.

В коридоре его догнала Лизавета:

- Пётр Иваныч! Дорогой. Ты нам, как сын родной. Займи десятку до пенсии. Сам видишь: племянница с мужем приехали. Как не угостить? А тут как раз в аптеку дешёвый лосьон выбросили. Затаримся и на пляж пойдём. Отдохнём культурно, как люди.

Иванов молча вынес требуемую купюру.

-  Ишь, какой ты неразговорчивый, Пётр Иваныч! - посетовала старуха. - Прямо как сыч. То-то не идёт за тебя никто. Молчун ты, поэтому никто на тебя и не зарится.

Иванов только усмехнулся и пожал плечами.

Весь день он просидел в читальном зале городской библиотеки. Листал альбомы с репродукциями художников Возрождения и думал о том истинном возрождении духа, которое сделает человека человеком и которое, несомненно, придёт через высокое искусство.

- Всё очень просто, - вдруг сообразил Иванов. - Нужно только, чтобы однажды люди раскаялись в содеянном и поняли, что они прекрасны и неповторимы. И вот это осознание красоты не позволит впредь погрязнуть в скверне и пороке, не позволит уронить своё человеческое достоинство. Действительно, красота спасёт мир.

К вечеру Иванов устал думать и пошёл домой. Нет! Не пошёл, а полетел, окрылённый тем, что внезапно ему открылось.

- Завтра же, - бормотал Иванов на ходу. - Да. Непременно завтра рассказать всё это людям. Открыть им глаза. Они поймут. Они оценят. И жизнь будет легка и чудесна!

В коридоре остро пахло дешёвой парфюмерией. Иванов подошёл к своей двери, но войти не успел - его остановил Фёдор Миронович:

- Пётр Иванович! Уважь! Зайди - посидим, как люди. По-соседски.

Иванов замялся было, но старик схватил его за руку и затащил к себе.

На столе посреди комнаты стояла незамысловатая закуска. Мутная жидкость покоилась в графине. И стоял всё тот же отвратительный запах парфюмерного магазина.

Иванов присел за стол:

- Хорошо. Я посижу с вами, конечно. Только пить не буду. Я не умею и не хочу.

- Пейте, братцы, лучше тут. На том свете на дадут... - заорала Лизавета Антоновна, вращая в такт песне кистями рук.

Фёдор Миронович налил и сказал тост:

- Ну, значит, земля ему пухом.

А Лизавета продолжила:

- Все там будем. Только в разное время.

Иванов растерялся:

- Простите... Я не понял... Так что? Кто-то умер?

- Утонул, короче, - объяснил Фёдор, закусывая холодцом.

А разговорчивая Лизавета добавила детали:

- Пошли мы, значит, как люди, на пляж. Сели. Выпили, поговорили. Настя со своим купаться пошли. Молодые они, вот и пошли. Ну, пошли они купаться в реку, а Тимка ейный взял и утонул.

- Как? - вскрикнул от неожиданности Иванов.

- Молча, - сказал Фёдор и начал наливать.

И тут вступила племянница Настя:

- Я его тянула за волосы, тянула, а потом устала... да пошёл ты!..

- А почему же вы на помощь не позвали? - спросил Иванов шёпотом. - Ведь люди вокруг.

- Я его тянула, тянула, а потом... да пошёл ты... - как зомби, бормотала Настя, не слыша Иванова.

- Однажды морем я плыла... - завела песню Лизавета Антоновна.

И остальные дружно подхватили:

- На пароходе том...

И никто не заметил, что внезапно осунувшийся лицом Иванов уже ушёл, чтобы разочарованно курить всю ночь и слушать, как чужие шаги за окном живут непонятой и страшной жизнью.