- Уважение к истории предков - вот, что отличает человека от дикаря.

                                                                                                         А.С. Пушкин

На моей Родине, в Забайкалье, предки мои появились во второй половине XIX века. Меня часто спрашивают, а как, мол, они - евреи - оказались там, в такой глухой и далёкой Сибири?

- А где их только нет? - говорю я в ответ.

Но если подходить к этому вопросу серьёзно, то ответ нужно искать в глубинах истории. Русские цари были богаты на выдумки. Желая заселить дальние окраины своей империи, они уже начиная с середины XVII века, со времён Алексея Михайловича Тишайшего, гнали туда всякую неугодную благонравию властителей публику из центральных губерний России: беспризорных цыган, мятежных финнов и поляков, беглых крепостных, воров и бунтовщиков. Под горячую руку им попадали зачастую и непокорные в своей вере и обычаях евреи. Этим и сын Тишайшего - Петр Первый - занимался, и матушка Екатерина Вторая, бывало, решениями такими не брезговала. А вот царь Александр Первый в 1817 году просто повелел высылать евреев на окраинные земли, что простираются за Уральскими горами. Гнали евреев туда за непокладистость характера, выражавшуюся в упорном соблюдении субботы и прочих основ своей веры, опустошая тем самым еврейские местечки в центральной полосе России. Так уже в начале XIX века появились первые еврейские поселения в дальней Сибири. И после декабрьского восстания 1825 года среди ссыльных тоже немало евреев попадалось.

А вообще-то политических ссыльных в ту неспокойную пору во множестве содержалось поднадзорно не только в Забайкалье. Селили их и в Тобольской, и Енисейской, и Иркутской, и Читинской губерниях. Традицию эту поддержала и советская власть, постаравшись задвинуть евреев ещё дальше, на Дальний Восток. И не просто так, а с видимостью большого почёта, создав им там свою автономную область. По собственной воле во все времена никто из евреев в Сибирь, конечно же, не стремился, но власть - на то и есть власть, и с нею не поспоришь.

Я пишу о жизни моих родственников, которые волею судьбы оказались на Байкале, в моём родном Баргузине, ближе к концу XIX века. Используя семейные архивы, воспоминания моего деда, которыми он щедро делился со своими внуками, а также бесценный подарок отца нам, его детям, именуемый "Биография нашего рода", я хотела бы воссоздать историю появления в этом крае наших предков.

Итак, по порядку, сообразно хронологии. В 70-х годах XIX века в Белоруссии в местечке Друя, что неподалёку от Гомеля, жили-были два брата - Яков и Вениамин. По фамилии - Гуревичи, по отчеству - Рафаиловичи. Жили они вместе со своими престарелыми родителями, двумя сестрами и их семьями. Вениамин был ещё холост, а у Якова к этому времени росло уже пятеро детей, в том числе и сын Зелик с собственным семейством, включающим и моего деда Бориса.

Существовали они кланово, одной общей семьёй с единым хозяйством. Жили небогато, но дружно, занимались в основном ремёслами, соблюдая при этом законы и обычаи своего народа. Порой бывало, что слышали они от пришлых людей нечто привлекательное о богатых краях сибирских, но переезжать туда в поисках привольной жизни, снявшись с обжитого и насиженного места, вовсе не собирались. Такого и на уме у них не было. И не случись в их жизни очень непростой истории, не отправились бы мои предки всем кланом в необжитые края, оставив Белоруссию, также достаточно неприветливую к евреям, но всё же Родину. Что же, помимо пытливого интереса молодого поколения, тянущегося к заманчивой неизвестности, заставило столь многочисленное семейство пуститься в дальнюю дорогу, считай, на другой край света?

А дело было так. Некие ушлые цыгане попросили братьев напоить лошадей, за что заплатили им по три копейки за лошадь. Алтын - так в те времена такая монета называлась. Какие-никакие, а деньги. Но на великую беду братьев лошади эти оказались крадеными, и на водопое мужиков наших повязала земская стража. Вениамина и Якова осудили за конокрадство, сослав на "вечное поселение в Сибирь". А с ними в ссылку добровольно отправилась их многочисленная родня, включая и родителей, и их собственные, и сестринские семьи, по десятку и более человек каждая. Там ведь уже и дети женаты были, и поколение внуков-правнуков подрастало. Вопросов при этом возникало множество, в том числе материальных. Ведь сами осужденные "на вечное поселение" и их семьи, которые они по царскому указу имели право брать с собой, транспортировались в ссылку за казенный счет, включая оплату прогонных и охрану. Так шли в Сибирь Вениамин и Яков. А вот вопрос о том, как и на что поедет вся остальная многочисленная родня, был не из легких. И проблема была решена в суровом духе тех непростых времён. Решено было отомстить цыганам за причинённое зло, заставив их оплатить предстоящие путевые издержки. Глаз за глаз, зуб за зуб! Подход серьёзный, но справедливый.

В те времена "цыгане шумною толпою" кочевали не только по Бессарабии. Полно их было и в Белоруссии. И самым простым делом было отбить у табора цыганенка, а лучше - двух. Тогда-то они точно вернут всё, и сполна. И краденых лошадей с коровами, и урожай с обчищенных садов. Да и выкуп хороший деньгами дадут. Своих детей они ох как любят. Евреи-то вот ведь тоже за детьми своими в Сибирь идти готовы были. А цыгане - тоже люди!

Как порешили, так и сделали. Нашим помогала вся Друя, цыгане тут сумели всем когда-то насолить. Наладили засады в лесу, где на большой поляне раскинулись цыганские шатры, и, дождавшись ночи, умыкнули двух цыганят, отошедших от шатров по малой нужде. Наутро весь табор пришёл с повинной. Законы тогдашней жизни цыгане знали не хуже всех остальных в округе. Явились они с выкупом, и немалым. Вернули селянам краденый скот и лошадей с телегами и денег принесли достаточно. С них за двух этих ребятишек-то наши затребовали столько, чтобы не меньше, чем на полдороги, хватило. И цыгане, повинившись, все отдали. С этим капиталом и пустились наши предки в дальний и нелёгкий путь. Да и односельчане, искренне и глубоко сочувствовавшие невинно пострадавшим и ни за что сосланным, явились попрощаться, принеся в помощь путешественникам кто и что мог: одёжку теплую, обувь, сбрую лошадям и овса на первое время. Ведь путь предстоял неблизкий. От Урала до Байкала пешего хода было тогда почти 5000 вёрст, а от Белоруссии до Урала ещё тоже дойти следовало. Более чем на семь тысяч верст протянулась перед ними эта страшная по тем временам дорога. Это знаменитый "Сибирский тракт". Как писал о ней А.П. Чехов, самая большая и безобразная дорога во всём свете. А ссыльных гнали по ней тысячами. Связанные цепями колодники, больные и измученные, медленно двигались, где пешком, где на подводах. Мокли в холода на широких речных переправах, утопали в песках и грязи, изнуренные втаскивали они себя на горные перевалы, продирались по каменным завалам в междугорьях. Больных и умирающих бросали в пути по обочинам или где-нибудь по случайным деревням. Тела умерших топили в озерах и реках. Для всех определенных "на каторгу" царским указом устанавливалась норма дневного прохода, и была она до невыносимости нелегка. Сытый и мордатый конвой гнал, как скотину, голодных и истощенных.

Но для определенных на "вечное поселение" предусматривались некоторые поблажки. Шли они без кандалов, просто в сопровождении конвойных. А члены их семей двигались летом на телегах, а зимой - в санях. Якову, он был постарше, выпала ещё одна поблажка. Разрешено ему было ехать на подводах с семьёй сына Зелика. А вот Вениамин как одинокий и бессемейный прошагал на своих двоих сначала до Урала, а потом и по Сибири пешим, но для верности привязанным конвоем к тележной оглобле. Позже он часто вспоминал об этом и при любом разговоре подчеркивал это как свой подвиг. Далеко не каждый был способен по тем дорогам отшагать - от Друи до Баргузина. Зато и прожил он до полных 92-х годов, почти не хворая. Ведь шагали-ехали наши предки по земле российской три с лишком сезона: выступив в путь жарким летом и одолев осень и зиму, на место они прибыли уже поздней весной. 

Приговоренных к ссылке на "вечное поселение" царская власть распределяла тогда по всей матушке-Сибири. Наши были определены на жительство в самую что ни есть даль и глушь: Баргузинский уезд Читканской волости Забайкальской губернии. Приписали их там к Читканской крестьянской сотне в селе Читкан.

Труден был этот их путь сюда. Конвоиры чаще всё-таки сочувствовали ссыльным, понимая, что, по сути своей, это просто оступившиеся люди. С кем не бывает? Вот убийство считалось смертным грехом, и тут уже милости не жди. А наших иной раз укрывали летом от жары, останавливаясь в сараях на два-три дня, или просто двигались ночами. Особенно утомляла их зимняя дорога, грозившая большими несчастьями в сильные морозы, снегопад или гололёд. Не говоря уже про пургу со снегом или бурю с дождём. А выезжать нужно было чуть свет, чтобы поспеть к месту ближайшего постоя засветло. В таких местах оставляли заболевших и обмороженных, меняли лошадей, а иногда и погоду пережидали по неделе и более: куда идти, когда на пути стоят снежные завалы, сугробы и заносы.

Но случалось и по-иному. Иногда конвойные, получив, скажем, прогонные за осужденных, пускались в такую гульбу и запой, что уже меньше всего думали о своих подопечных и их семьях, а с увязавшихся с ними родственников драли непомерные деньги. Ведь ехать по тракту в те времена можно было только гуртом, только всем вместе. А если пуститься в путь без охраны, то можно было набрести на большие неприятности. Татары и башкиры в Поволжье, беглые каторжане в лесах Сибири подстерегали такие обозы на дороге и беспощадно грабили. Иной раз даже приходилось нанимать отдельную охрану.

Конечно же, с деньгами на всём протяжении этого путешествия были непрерывные проблемы. Порой для всех желающих не хватало места разместиться на постое на заимках или в деревнях. Негде было приготовить еду, обогреться, обиходить лошадей, купить для них овса и сена, сбрую поправить, телегу или сани починить, тогда уже семья дробилась и разбредалась по соседним деревням. И платить им в этих условиях приходилось за всё: за починку одежды и обуви, за теплый кров в случае болезни кого-то из взрослых или детей. За пропитание тоже драли с них втридорога. Поэтому дорогой они и охотиться умудрялись на разную приблудную дичь, и рыбачили, чтобы как-то поддержать в себе необходимые силы.

Но деньги нужны были ещё и для того, чтобы откупиться от назойливых местных властей, чиновников и полицейских, въедливо интересующихся, куда и зачем их караван путь держит, и способных навредить им всевозможными запретами.

И вот, наконец, к весне добрались они до Прибайкалья. И здесь им пришлось на себе изведать всю могучую силу озера, так непредсказуемо менялась в этих краях погода. Почти на месяц задержала она их в Иркутске, пока на Байкале не сошёл весь лёд и не утихли весенние ветра. К Байкалу двигались вдоль берега Ангары, через тайгу и предгорья, перебираясь через валежины и пни, пока не дошли до Голоустной, где русло реки сужалось, делая это место удобным для переправы на противоположный берег. Постояв на берегу, полюбовались Байкалом и Шаманским камнем, что стоит в истоке стремительной Ангары, умылись прозрачной байкальской водой, а некоторые и искупались. Здесь же увидели они партию каторжан, добывающих руду, оценили, чего стоит такой их труд.

Через Байкал на восточный берег переправлялись на сцепных бревенчатых, обшитых досками плотах. Страшно казалось поначалу, когда огромные серые волны накатывались на плот, угрожая его перевернуть. Но, слава богу, переправой командовал опытный лоцман. Останавливаясь в прибрежных сёлах, он высаживал на берег и набирал новых пассажиров. На одной такой стоянке лоцман принял на борт тридцать девушек, одетых по-старообрядчески, с узелками и торбами в руках. Так же, как и наших, их сопровождал конвой, объяснивший по простоте душевной, что девок везут туда "для приплоду населения, там ведь одни мужики в наличии, а баб и вовсе нету, ведь далеко не каждая жена за мужем на каторгу поедет".

Плавание-переправа заняло более суток. И в конце концов, прибыли наши путешественники в Усть-Баргузин. Народ там, в основном, буряты, тунгусы, монголы. Сидят по юртам, разбросанным на берегу. Русских тут не так чтобы много. В основном рыбаки, промышляющие сетями. Народ приветливый и добрый. К костру пригласили, ухой из сига и омуля угостили. А дальше конвой сменился на местный, и новые конвоиры погнали их пешими оставшиеся 50 вёрст под тяжкую брань по бездорожью до места назначения в Баргузинский уезд, в посёлок Читкaн, куда были они приписаны. А по прибытии сдали местному старосте самих осужденных и их семьи.

Деревенька была небольшая, дома в ней и совсем старые развалюхи, и новой постройки. Поля вокруг достаточно обширные, леса густые. Народ в ней жительствовал по большей части русский. Наших тут встретили и приветливо, и дружелюбно, надолго закрепив за ними общесемейное прозвище - Друйские.

Царской милостью осуждённым "на вечное поселение" полагались подушные земельные наделы для огородов, пашен и сенокосов, и поселковый староста всё это всем им выделил. Разрешено было заниматься землепашеством, скотоводством, охотой и горным промыслом, обучать детей в школах, приобщаться к культуре и соблюдать своё вероисповедание. Осваивайтесь, живите, работайте.

И труженики-евреи быстро вросли корнями в новую для себя землю. Старым порядком жить здесь они не могли, поэтому быстро приспособились к тому новому, что было здешним нормальным укладом. И новая эта жизнь приняла их в свои жесткие объятия, диктовать стала свои условия и законы. В ответ наши тоже старались для более успешного и скорейшего укоренения соблюдать основы быта и нравов сибиряков, не вступая ни в какие конфликты ни с властью, ни с местным населением, принявшим их дружественно и по-людски.

Жизнь новосёла, да в новых краях всегда трудна. А тут ещё ведь после дальней тысячевёрстной дороги наши все пооборвались, пообносились. И платье пришло в негодность, и обувь поизодралась. И было всё это совсем не по сезону. Ещё и деньги кончились, и запасы поистощились. Но сердобольные односельчане помогали новосёлам-евреям. И в домах своих на первое время новичков приютили, а потом и своё жильё всем миром помогли отстроить. Приносили и отдавали, кто что мог. И обувь, и одежду, и домашнюю утварь, начиная от берестяных туесков и кончая глиняной посудой. Даже ушаты и кадушки отдавали. А к зиме помогли с заготовкой дров, рытьём сусеков. Также и скотом разжиться поспособствовали. Общинный дух и взаимопомощь были традиционным жизненным укладом сибирского крестьянства.

А первые дни после прибытия на место ещё и подкармливали обессилевших на тяжком пути наших. Несли всё: и молоко, и туески со сметаной и творогом, и дичь местную, и рыбу. Хоть оно и не кошерным представлялось, но нашим тут уж ничего иного не оставалось - благодарили, брали и ели.

И все первые годы наши родственники жили, ощущая ущербность свою и в одежде, и в быту. Годы взяло у них обустройство и приспособление на новом месте, на новой земле. Но были они довольны уже и тем, что свободны, что на трудном пути не потеряли никого из своих кровников, все дошли, всех сберегли. Что ещё нужно простому человеку? Да ещё ведь, вот чудо дивное, сбылись старые слышанные от пришлых людей сказки-сказания о богатой земле сибирской, где, как ни трудно было, все они всё-таки прижились и обосновались.

Но, организуя жизнь свою на новом месте, в новой диаспоре среди русских и малых сибирских народов, прибывшим сюда нашим предкам пришлось налаживать жизнь свою так, чтобы семья их большая не порассеялась по просторам этого края, чтобы жила она сплоченно, но и не навлекала на себя гнев властей и неприязнь соседей. С самого начала устраивались они так, чтобы быть вместе. А как отстроились, то это их небольшое еврейское поселение окружающие прозвали почему-то Друйской заставой.

Владея в той, старой жизни многочисленными ремёслами: и кузнечным, и плотнично-столярным, и портняжным, и сапожным, - наши новосёлы стали обучать им коренных жителей. Евреи по обычаю грамотный народ, и дети их всегда посещали школу, приобщаясь тем самым к культуре. Водку традиционно пили мало, после выпивки не буйствовали, не принято было. Никогда не промышляли воровством и разбоем. А работали они от восхода до заката, не покладая рук. К властям и общине были всегда лояльны.            

Постепенно выстроили они себе дома, развели скот, стали собирать неплохие урожаи, освоив тонкости земледелия и причуды холодного сибирского климата. Создали сообща достаточно большие запасы еды и в неурожайные годы при засухах выручали соседей-крестьян зерном и сеном, щедро делились с ними продуктами, памятуя о том, как те поддерживали их самих в трудные первые годы жизни на этой земле. Обладая природной сметливостью и упорным характером, главой семейного клана стал Яков Рафаилович. Под его предводительством Друйская застава стала, если не в прямом смысле кибуцем, но чем-то его напоминала.

Но Русь - есть Русь. Очень скоро наши новоселы почувствовали на себе и косые взгляды односельчан, и некоторую неприязнь, происходящую от внутренней зависти к их успехам.

- Почему это у них, у евреев, всё и всегда ладится, а у нас нет? И вообще, кто они здесь такие? И прибыли неизвестно откуда, и земли наши занимают! - искоса поглядывая на Друйских, шептались соседи. Прямой ненависти к ним они, конечно, не испытывали и до погромов, упаси господи, дело не доходило, но религиозная рознь и живучие семена антисемитизма давали свои плоды. А когда умер Яков Рафаилович, то свое отношение к Друйским местное население выразило в получастушечной припевке:

- Смерть начальника заставы

Не сразила людей наповал,

Кто за гробом шёл уныло,

А кто и песни распевал!

А осиротевшая застава не упала духом и много лет продолжала жить своей жизнью, хотя и несколько обособившись от окружающих. Ели только кошерную пищу, на Пейсах пекли мацу, молились, чтя законы Моисея. И, как весь наш маленький народ, были талантливы, трудолюбивы и вносили свежие новинки в жизнь всей округи. А главное, будучи по природе своей предприимчивыми и решительными, наши родичи не выглядели уже ни неудачниками, ни страдальцами. Жили они открыто, честно, по совести. И с окружающими их людьми, и с природой, и с местной властью старались ладить. Со всем народом присягали на верность Царю и Отечеству.

Годы шли, подрастали дети. И новое поколение заводило уже свои семьи, зачастую смешиваясь с местными, так как царским указом земельные наделы получить можно было только так. И начала наша Друйская застава разъезжаться, пуская свои корни по ближайшим сёлам и деревням - Уро, Суво, Душaлан, Баргузин.

Кроме того, в краях наших селились и кантонисты - еврейские дети, с малолетства забритые в царскую армию, отслужившие в ней 25 лет. Вот они-то и оставались в Сибири и были достойными женихами для подросших дочерей поколения моих дедов и отцов. Уже и кладбища с их могилами бесследно позапаханы, но если бы сегодня проверить жителей Баргузинской округи на ДНК, то в генетической памяти нашего поколения прослеживались бы и фамильные гены ныне живущих Саганов, Винокуров, Шленковичей, Этинговых, Барбасов и Капсудиных. Все они друг другу кровная родня. И нам, Гуревичам, тоже.

Мой дед, привезённый в Читкан в трёхлетнем возрасте, взрослевший и воспитывавшийся в семье, где традиционно говорили на идиш и молились на иврите, оказался впоследствии необычайно деятельным в религиозном плане человеком. Он организовал хедер - традиционную еврейскую школу, затем сплотил вокруг себя миньян и открыл небольшую синагогу, а при ней уже создан был шул, начальная школа для еврейских детей. Каким-то непостижимым образом раздобыл он Сефер Тору. Ведь в те далёкие годы, да в наших краях Книги Торы не писали. Но он искал выход и добился своего. В роду нашем говорили, что ему её привезли из Красноярска. По форме и виду шрифта возраст её - ориентировочно 1840 год. В октябрьскую революцию 1917 года маленькая синагога моего деда была закрыта и разграблена, а сам он едва не угодил в застенки ЧК, но сумел спрятать и спасти свою Tору. Потому и ценна нашей семье эта Тора. Я, соблюдая все правила вывоза антиквариата за рубеж, привезла её в Америку. Теперь она хранится в моей семье как память о наших предках, сумевших сберечь и сохранить этот бесценный свиток. Скоро ей исполнится 200 лет.

Отец наш в написанной им "Биографии нашего рода" упоминает о тех из родных, кто запомнился ему некими особыми заслугами, новизной идей и творческими особенностями. Их удивительные человеческое достоинство и высокая нравственность, их культура вызывали уважение у него и благодаря этому остались в памяти потомков.

Так, например, старший брат моего деда Бориса по имени Вениамин Зеликович Гуревич, прибывший с первыми нашими ссыльными поселенцами в Баргузинский уезд в возрасте пяти лет, в отличие от религиозного младшего, оказался более предприимчивым и трудолюбивым. Он занялся золотым промыслом, отвечая за скупку, хранение и отправку в Москву добытого металла для сдачи в царскую казну. Он правильно организовывал и ревностно охранял золотые потоки на огромном участке Забайкалья, оберегая их от китайских контрабандистов. Он знал все пути "золотого маршрута" и умел их контролировать. А ведь золотоискателей, промысловиков и скупщиков в округе нашей было множество, поскольку золотая порода тут прямо под ногами лежала. Вениамин Гуревич не допускал жульничества и обмана казны, умел поощрить добросовестных и честных. За радение это и власти местные выказывали ему своё уважение, помогая нанимать охрану и обеспечивать доставку драгоценного груза до самой Москвы. Имел он даже царские благодарственные грамоты.

Дома у него были дорогие книги, картины и китайский фарфор, которые он не скупился покупать на своё жалование. Кабинет его украшал редкой красоты позолоченный нефритовый письменный прибор, подаренный местным магнатом М. А. Новомейским.

Когда же во времена Гражданской войны установившаяся советская власть начала повсеместный грабёж состоятельного населения, Вениамин Зеликович вынужден был бежать из Баргузина в Иркутск, прихватив по пути часть своего и государева добра. Помогало ему в этом и командование Белой гвардии, пытавшееся сохранять государственные богатства. Поговаривали, что часть того золота он спрятал во дворе своего брата Бориса в тайной надежде когда-нибудь сюда вернуться, сбыться которой уже не довелось. Сам же Борис никогда золота в руках не держал, а был у старшего на побегушках, за что тот и содержал его семью. Но тщетно искал спрятанное якобы здесь золото муж одной из моих сестер, военный, прибывший к моим родителям с семьёй в отпуск. Наслушавшись от жены рассказов о спрятанном кладе, он прихватил с собой металлоискатель. Облазив все закоулки подворья и дом деда, нашел он только проржавевшую банку с несколькими монетами царской чеканки, медалями от Новомейского и значками, китайскими и бурятскими. Но был доволен и тем. Вениамин не оставил своему брату ни гроша, хотя женаты они были на двух родных сестрах, состояв тем самым в двойном родстве.                         

Сын Вениамина Зеликовича, Александр Вениаминович Гуревич, в 1929 году окончил литературный факультет Иркутского университета и стал фольклористом. Он преподавал в университете, много ездил по Сибири, собирая образцы народного творчества. По результатам своей работы издал ряд книг, в том числе монографию "Фольклор Восточной Сибири". Печатался он под псевдонимом ЗИГУР, что означало Зися Гуревич. Не единожды бывал и в Баргузине у своего дяди Бориса, гостил и у нас в семье. Жительствовал он в городе Канске Красноярского края, где умер в 1952 году.

Двоюродный брат моей мамы, Лев Исакович Эренпрайс, был революционным деятелем в нашем Баргузине, за что удостоился звания "Почетный гражданин Баргузина". В сборнике "Борьба за Советы в Бурятии" есть и его статья.

В числе других моих родственников известен и доктор филологических наук Лазарь Ефимович Эльясов. Двоюродный брат моего отца по линии матери Лев Давыдович Коварский вырос до уровня главного геолога Новосибирского геологического управления. Главным онкологом города Омска долгие годы работал мой двоюродный брат Пантофель Александр Михайлович. Многие слышали о талантливой певице, его сестре, Пантофель-Нечецкой. Песню "Соловей" в её исполнении любил слушать Сталин.

Мой папа, всю свою сознательную жизнь отдавший делу народного образования в Баргузинском районе, награжден медалью "Отличник народного образования Бурятии". В его семье выросли четыре врача и три инженера.

На этом я закончу. Думаю, что со своей задачей рассказать, как и откуда в Забайкалье появились евреи, я справилась. Сменялись эпохи и времена, уходили старые и приходили новые поколения, а с ними - и новые социальные условия. Гремели войны и революции, случались голодные времена и болезни, но выстояли при этом мои предки, выжили в жестоких условиях Забайкалья, в его далёкой Читканской волости, дав после себя жизнь и моему поколению, и поколениям детей и внуков. Сильными и достойными были эти люди. И вечная им память.