С давних пор семейство моей бабушки Хаи проживало в селе Читкан Баргузинского уезда, что в Забайкалье. Предки её были сосланы сюда на вечное поселение за какие-то проступки перед властью ещё в конце XVII века. Поначалу они работали в Нерчинске на горнорудных копях, а потом подались поближе к Байкалу. Здесь Хая вышла замуж за сына бывших каторжан Якова Крукка, умершего молодым и оставившего её с тремя малолетними детьми - семилетним Мойше, четырехлетним Иосифом и полугодовалой Любой, моей будущей мамой.

В нищете и бедности росли эти трое сирот, которых Хая еле могла прокормить со своих подённых трудов. Ходила она по чужим людям мыть, стирать, варить и стряпать. Когда подходило время, то шла и на любые огородные да полевые работы, а как созревал урожай - жала, снопы вязала и молотила зерно на гумне. Всё умела моя бабушка, и дорогим был полтинник, заработанный ею нелёгким трудом от зари до зари. Этим и жили. Тихо и мирно работали в своём хозяйстве, держали корову, заготавливали сено и на зиму дрова, охотились и рыбачили. Всё, как у всех, не богато, но и не бедно. Концы с концами сводили. Ребята, как подросли, все окончили пять классов деревенской школы.

Но вот наступили тревожные времена, революция, Гражданская война 1918-1920 годов. Пришла советская власть, окружающий мир поделился на красных и белых, привычная и спокойная жизнь закрутилась огненным колесом. Советы обещали всем пожизненный рай на земле, посему простой, доверчивый и малограмотный местный люд принял эту власть, так красиво названную "рабоче-крестьянской", как избавление от былых бесправия и нищеты, довлевших над ним в этих местах веками. Все надеялись на перемены к лучшему.

Но из тех, кто был посостоятельней да по грамотней, многие были поборниками прежних порядков старой власти, горой стояли за царя. Смутное и непонятное это было время. Промеж односельчан не удавалась запросто разобрать, кто за кого. Все рассуждали и действовали по-разному. Сбивались в отряды, одни за белых, другие за красных, вредили и доносили друг на друга. Евреи нашего Читкана примкнули к организованной в Забайкалье известной "Еврейской роте", которая помогала отрядам новой власти бороться с белогвардейцами - семёновцами, каппелевцами, колчаковцами и чехами. Были ещё и разрозненные группы анархистов, да и простые бандиты тоже случались. И самым трудным было отличить в этом месиве одних от других. Главарей этих формирований они тут, у себя, понятно, не видели. Атаман Семёнов, грозивший утопить Забайкалье в крови, обитал всё больше в Чите и на Дальнем Востоке, где располагались его штабы и базы, поддерживаемые японцами. Не дошел до нас и Колчак, войска которого разбила в 1920 году Красная гвардия. Самого его расстреляли в Иркутске, утопив тело в Ангаре. Барон Каппель бежал с остатками колчаковской армии в дальнее Забайкалье, наводя ужас на простой народ по всей Восточной Сибири. Забирали они к себе на военную службу молодых ребят из учебных заведений и даже подростков из школ. Убивали и грабили повсюду несогласное с ними население.

Эти тяжёлые годы застали брата моей мамы Иосифа в цветущем двадцатилетнем возрасте. А поскольку он воевал в "Еврейской роте", появившиеся в наших краях белые приговорили его к расстрелу. И однажды за ним пришли. Он был не один такой, люди попрятались кто куда. Над селом повисла гнетущая тишина. Налетевшие вслед за этим белые носились верхом на лошадях, размахивая нагайками, разыскивая тех, кто стоит не за царя, а за большевиков. Осматривали они и дома, и погреба, и сараи. Иосифа обнаружили в домашнем погребе, где усатый урядник мертвой хваткой вцепился в него, выволок наружу и увел в сарай, стоявший на задворках села и предназначавшийся для хранения плугов, телег, бочек, рыболовных сетей. По углам стояли орудия труда, ломы, лопаты и грабли. С потолка свисали сухие веники, хомуты, поводья. До появления Иосифа там уже собралось более двадцати молодых парней, собранных по Читкану и соседним деревням. Все они нервничали, переживая и за себя, и за оставленные дома семьи. Что будет? Ведь осень на подходе, а сено и дрова из лесу ещё вывезти не успели!  И у Иосифа душа болела за покинутую мать и малолетнюю сестренку Любу. Старший-то его брат, Моисей, загодя подался в Читу, где уже худо-бедно устроился и даже семью завёл. За брата Иосиф мог не волноваться, но вот самому ему сейчас нужно было спасаться.

У запертых дверей сарая расхаживал солдат с винтовкой.  Понаблюдав за ним в стенные щели, Иосиф задумал побег. План у него созрел сразу.  Сговорился с ещё четырьмя читканцами, своими надёжными парнями, из одной деревни. Немного поразмыслив и покопавшись у задней стены сарая, нашли они там пару полусгнивших досок. Под общий шум и разговоры арестованных они выкрошили доски лопатами и ломами и выбрались наружу, заделав за собой образовавшуюся дыру в стене. Знакомые тропки довели беглецов до ближнего леса, а там и дальше - в тайгу.

Хватились их под утро, но искать в густом лесу не решились. По домам и подворьям пошарили, на том поиск и бросили. Баба Хая, узнавшая во время обыска о побеге Иосифа, очень тому обрадовалась. Все-таки не расстрел, значит, есть надежда, что жив останется. А по деревне потом рассказывали, что некоторых, кто с беляками идти не согласился, для острастки другим поубивали. А тех, кто согласился, не устояв, мало ли что со страху человек сделать может, увели с собой. Но позже доходили слухи, что, когда чекисты и Советы взяли верх и выгнали семёновцев, то многие из тех, кого увели белые, воевали уже в рабоче-крестьянских отрядах и, в конце концов, вернулись домой. Но вот Иосиф с друзьями оказался уже вдали от родных краёв.

Вырвавшись из семёновского плена, решили наши отчаянные ребята держать путь в Америку. Слышали они от торговавших в наших краях китайцев, что можно дедовскими тропами выйдя к Байкалу в Усть-Баргузине, взять влево и, держась берега, пройдя Турку и Гремячинск, повернув вверх по руслу реки Селенги, выйти по торёным издревле путям к пограничному торговому городу Кяхте. Путь был, конечно же, неблизкий. Но, держась подальше от сёл и деревень, где могли оказаться рыскавшие по всему Забайкалью белогвардейские отряды, пробирался Иосиф с товарищами таёжными тропами, ориентируясь по затёсам и зарубкам, заломанным веткам. Через людные районы шли они и вечерами, и ночами. Днём прятались в горных расселинах и таёжных зарослях. Пришлось им преодолевать и долгие изнурительные подъёмы, и опасные горные кручи. С шестами перебирались они через болота и трясины, строили плотики, на которых переплывали небольшие реки. Первое время и усталости не чувствовали, ноги были молодые, резвые, и надежда на спасение вселяла силу и бодрость. Да и сама природа помогала и способствовала беглецам. Ни волков, ни крупного хищного зверя, слава богу, не встретили. А прокормиться в тайге грибами да ягодами, травами да кореньями для бывалого местного человека невелика задача. Иной раз, затянув пояса, подолгу обходились и без еды. Как-то раз сумели поймать зайца. Соорудив из зеленых веток лук, сбивали с дерева птиц или белок. Бывали и такие праздники на их непростом пути. Но костры, опасаясь быть обнаруженными, старались разводить нечасто.

Иногда подолгу приходилось искать воду. Донимала, забиваясь под одежду, таёжная и болотная мошкара. Для сна сооружали подстилки из веток и сухой травы, строили шалаши, но спали по очереди, обязательно выставляя сторожа для охраны. Прохладными ночами мерзли, отогреваясь потом на дневном солнышке. Старались чередовать нагрузку и отдых, поскольку доставалось Иосифу и его команде на их нелёгком пути всякого и помногу. И, хотя все пятеро были людьми опытными и жизнью не избалованными, и преодолеваемые препятствия были им не внове, к концу пути выглядели они неважно. Исхудали, обросли бородами, раны и ссадины на руках и ногах покрыты были коростами. Некоторые порой прихрамывали и двигались, опираясь на палки. И больше всего боялись одиноких русских охотников. Те запросто могли принять их за беглых каторжан, которых было невпроворот по всей тайге, и донести властям. Потому-то и старались "слушать" лес, настораживаясь при треске сучьев и других посторонних звуках. Но люди им встречались нечасто. Один только раз наскочили наши парни у родника на наспех устроенную стоянку со следами костров и костями битой дичи. А вот бурятские становища, искусно спрятанные в лесу, беглецов не пугали. Там помогали любому блуждающему люду. Их владельцев не интересовало, белый ты или красный, беглый каторжанин или просто одинокий бродяга. И накормят, и ночлег дадут, и еды на дорогу.

Уже где-то ближе к концу пути нашим беглецам несказанно повезло. Подошли они к деревеньке в пять-семь дворов, что стояла на берегу озера. В другой раз прошли бы мимо, от глаз людских подальше, но тут как раз лил проливной дождь. И спрятались ребята в лодочном сарае. В деревне было тихо, но, как на грех, учуяла их местная собака, поднявшая лай и начавшая скрести лапами о стены сарая. На шум вышел обеспокоенный старик-хозяин. Увидел он, что это молодые ребята, измученные и голодные, и откликнулся на просьбу помочь. Тем более что ни о каких войнах среди людей он в своем далеке от больших дорог и слыхом не слыхал. Накормил он их рыбой с картошкой, дал с собой спичек и соли, немного хлебушка. А ещё не пожалел старый чайник и железную банку. Кое-что ещё из старого тряпья дал, чтобы пододеть на себя. И с первыми лучами солнца быстро их из сарая спровадил. Побоялся он, не идет ли кто по их следам. И долго потом вспоминал Иосиф его человеческую доброту и крестьянскую порядочность.

Ещё несколько дней продолжался их изнурительный путь к Кяхте. И тут они добром помянули старика, указавшего им близкую дорогу. И снова петляли ребята тайными обходными тропами. Надо сказать, что спасали их в этой тяжкой ситуации взаимопонимание и общая цель. И хотя были они людьми разными по характеру, но за этот долгий и непростой путь выстояли и сплотились. И не только общая идея или общность прежнего быта их сблизила. Главным в этом было то положение беглецов, в котором они оказались. Поэтому-то и помогали друг другу при травмах, и настроение старались поднять-поддержать тому, кого страх одолевал.

И вот - ура! - близко граница. Это стало понятно по расширившимся просекам, по костровым следам стоянок. А потом и огни промеж кустов видны стали, когда по боковой тропинке подошли они к остаткам разрушенных деревянных ворот. Через небольшое поле, выложенное кое-где в низинах брёвнами, вошли они в город. Ни сторожей, ни таможни не встретили. Навстречу им шёл всякий сброд - попрошайки и нищие - и служилый люд. Были в толпе и русские, и китайцы, и монголы, пешие и всадники на лошадях и ослах, в разных одеждах. Попадалось навстречу довольно много разномастных военных. Слышались гортанные выкрики молитв, где-то неподалёку трубили в рог. Это ещё была Россия, ведь Кяхта считалась в Сибири и культурным центром. И хотя в городе видны были несколько православных церквей и русских школ, действовали там различные иноязычные торговые и политические представительства.   

И наши пятеро, будучи из одной деревни, почитай родня, да ещё в чужом краю, старались во всём держаться вместе. А ведь надо было и деньгами разжиться, и в порядок себя привести, и с жильём устроиться, и как-то худо-бедно пропитаться и приодеться. Вот тут сибирский их характер да привычка к труду крестьянскому им помогли приладиться к новой обстановке и продержаться. И в пастухи овец пасти, и на подённую работу на подворье да по хозяйству - везде, где брали, они нанимались. Трудно было с непривычки. Конечно же, чужбина - не дом родной, хоть и тоже не богатый, но все-таки семейный и уютный. А здесь всё чужое вокруг, и смотрится, и слышится не по-русски.

Через какое-то время, оглядевшись и приведя себя в порядок, стали искать они подходы к русской миссии, располагавшейся в центре Кяхты. Она издавна отслеживала тут перемещение русских из России в Монголию. Однако боялись ребята быть призванными на военную службу. Неважно уже было, к кому попадешь - к белым ли, к красным ли. Цель-то у них была иная. И раз уж решили они путь держать в Америку, нужны были какие-никакие, а документы. Америка - это вам не Монголия, не Маньчжурия и не Китай. Но тут нашим героям повезло несказанно. Миссия эта, как оказалось, обслуживала уже новую власть, рабоче-крестьянскую. У неё были именно сейчас большие проблемы в городе Харбине, где требовались люди для работы на Китайской военной железной дороге (КВЖД). Добротные и крепкие наши парни в миссии приглянулись, и выдали им на старых ещё бланках как подданным Российской империи документы, с которыми направили в русско-китайский Харбин. А в Харбине кто только и с кем в это время не воевал. За тамошние богатства, помимо красногвардейцев, ожесточенно боролись банды анархистов, семеновцев и каппелевцев, направленные сюда из Читы, где тогда ещё располагался их штаб.

До Харбина добирались через Монголию. А потом уже через Маньчжурию по самой КВЖД до этой промежуточной своей цели. Дорога была проложена в самом начале ХХ века, чтобы связать центр России с Тихоокеанским побережьем. Основными строителями её были русские крестьяне, согнанные со всех западных губерний, многие из которых остались здесь жить и работать после начала движения. Управление КВЖД располагалось в Харбине, и город был в описываемый период Гражданской войны, по сути своей, русской колонией, имевшей на подведомственной территории все, что нужно для полноценной жизни, в том числе и консульское представительство. В соответствии с межгосударственными договорами КВЖД вместе с полосой отчуждения принадлежала России и была лакомым куском для всех противоборствующих в этом регионе враждебных друг другу сил.            

Путь нашей "великолепной пятерки" пролегал вначале через Монголию, где основным видом транспорта были в те времена ишаки лошади и верблюды. И, лишь добравшись до территории тогдашней Маньчжурии, смогли воспользоваться они чудесами цивилизации того времени - КВЖД. Толпы народа осаждали тогда этот основной вид транспорта. Кого только там не было! И разного профиля военные со своим войсковым имуществом, и всякий иной люд, снявшийся с обжитых и насиженных мест, - русские, китайцы, корейцы, японцы. 

КВЖД проходила по древнему пути монгольских завоевателей. Местность вокруг ещё хранила следы пребывания на ней орд Чингисхана. То слева, то справа от дороги видны были заметённые песком и временем развалины городов и сторожевых башен. В Харбине же сразу бросилось в глаза обилие христианских церквей, окружавших центр города. Видна была среди них и синагога. В изобилии работали в округе магазины, трактиры и закусочные. Как современные признаки цивилизации попадались на пути школы и больницы. А иногда можно было увидеть даже театры или цирковые балаганы. Но в целом городское хозяйство, кроме разве что собственно центра, выглядело неухоженным, неуютным. Под ногами повсюду были пыль и песок, а ветер разносил всевозможный мусор. В уличной толпе сновали нищие и юродивые. Ощущался недостаток воды. Поднимали город изначально строители КВЖД, а потом уже стал он прирастать китайскими, корейскими, монгольскими и другими национальными выселками на окраинах. Потому и публика, обитавшая в городе, была многонациональной и многоликой. Кроме уже оседлых строителей КВЖД, после революционных потрясений в России здесь скопились во множестве разномастные политические беженцы, не разделявшие взгляды и методы победившего большевизма. В Харбине, представлявшем собою перепутье многих дорог этого региона, находили своё пристанище и военные, и статские, и более революционно настроенная публика. Кто-то держал путь в Америку, кто-то - в Шанхай, а кто-то просто пережидал смутные времена в надежде, что когда-то закончится на Родине гражданская война и воцарится, пусть новая, но более спокойная жизнь.

А что наши баргузинские ребята? Ходили, бродили, приглядывались в Харбине. И так же, как в Кяхте, искали они любой способ подработать, решить проблему с жильём и пропитанием. Дело осложнялось ещё и тем, что вовсю давали знать о себе осенние холода. И понимали парни, что одежонку их ветхую неплохо бы обновить, и деньжат прикопить на дорогу до портов и на пароходный билет до вожделенной Америки.

По тем временам Харбин славился своими базарами и торговыми рядами, где русские торговцы продавали всё на свете, начиная от икон и стенной живописи и кончая фарфором, ювелирной россыпью и холодным оружием старинной чеканки. Да и огнестрельным тоже, хотя и из-под полы. Китайцы же сбывали здесь золото, пушнину и другие товары, вывезенные контрабандой из таёжного Прибайкалья и Забайкалья. Вокруг рынков кучковались мелкие кустарные производства. Существовала немалая потребность в рабочей силе. И снова пошли наши пилигримы наниматься на работу, но теперь уже стараясь устраиваться только у своих, у русских, рассчитывая на лучшее понимание языка, по-землячески человеческое отношение. Поскольку все они владели грамотой, то устраивались и помощниками в чиновничьи канцелярии, и на счетные работы к купцам. Не гнушались и всякой другой подвернувшейся работы. Понимая проблемы переселенцев, русские хозяева платили неплохо, независимо от того, кем был по роду занятий и положению нанимавшийся. Было им ясно, что народ этот в Харбине надолго не задержится, что это лишь короткая промежуточная остановка на пути в Америку.

Существовало в Харбине и русское Генеральное консульство, целью которого были защита и покровительство российских граждан. Помогали всем, чем могли. Оформляли все виды документов, могли посодействовать с устройством на работу, посредничали в сложных и спорных ситуациях, способствовали в приобретении проездных железнодорожных билетов до ближайших тихоокеанских портов и далее пароходных - до Америки.

Вот таким извилистым и непростым путем мой дядя Иосиф Крукк, в Америке - Яков Гуревич, с ещё четырьмя еврейскими парнями, уроженцами глухого и каторжного Прибайкалья, в конце сентября 1919 года добрался до американского города Детройта, расположенного в сердце Северо-Американского континента. Там они расстались, рассеявшись по разным американским городам, но всю жизнь хранили связь, эту свою закалённую испытаниями дружбу, помогавшую им и тут, в эмиграции. Долгие годы переписывались они, обмениваясь опытом новой жизни, новостями и радостями, трудностями и огорчениями. А Иосиф так и осел на постоянное жительство в Детройте, где много и тяжело работал на одном из его заводов. Там он женился на уроженке России, бежавшей, как и он, от страшных испытаний и тягот революционных лет. Там родился и вырос их сын Фрэди. До войны мы иногда получали от них письма и посылки с продуктами и одеждой. А в послевоенное время под бдительным оком НКВД связь наша прервалась. Но в 1991 году мой сын, первым из всей нашей семьи прибывший в Америку, разыскал семью Фрэди. Сам дядя Иосиф к этому времени уже умер, прожив, ни много ни мало, до 92-х лет. В начале нового века ушел от нас и Фрэди. Но мы до сих пор общаемся с его детьми, внуками и правнуками по Скайпу.