Наблюдатель видит многое. Порой даже то, что скрыто в прошлом. Небоскрёб, на крыше которого он сегодня расположился, был облагодетельствован судьбой, достойной эпохального романа в картинках. Проектировал здание израильский архитектор, получивший за детище многочисленные международные премии. Многоэтажное совершенство предназначалось для благовидной цели - стать домом состоятельных граждан Газы. Но волею судьбы и председателя Ясера Арафата он в одночасье оказался заселён высшими офицерами террористической организации ФАТХ. Праздник жизни для новосёлов длился недолго. Вследствие военного переворота к власти пришли боевики ультратеррористической организации ХАМАС. И жильцов дома просто-напросто побросали с той самой крыши, на которой сейчас так удобно расположился Наблюдатель. В их квартирах благодаря неотвратимости естественного отбора заселилась командная элита ХАМАС.

Зато какой здесь воздух! Утробный дух городских нечистот, приправленный горьковатым амбре гниющих морских водорослей, сюда не проникал. Двенадцатый этаж, как-никак. Промышленность в городе, за исключением кустарных оружейных ателье, отсутствует - так что дышится вольготно и славно видно заграничные дали. Люди поговаривают, что их города обладают индивидуальностью, но зачастую даже не понимают, о чём говорят. Быт человека ограничен кривыми улочками и стенами домов. Только Наблюдатель знает, как смотреть правильно. Лучше прочего сверху. Можно всю жизнь прожить внизу, пытаясь выкарабкаться из переплетения улиц-вен, и совсем ничего не увидеть. Так начинающие любознательные Наблюдатели, путешествуя по кровеносным потокам человеческого тела, исследуя почки, сердце и органы размножения, не в состоянии представить, как выглядит организм в целостности.

Чем плохо? Наоборот, хорошо. Запад платит за еду, школы, медицинское обслуживание и жилье, мусульманские страны помогают оружием. Свободная от такой мороки, как необходимость зарабатывать на жизнь, молодежь имеет массу свободного времени для рытья туннелей, контрабанды оружия, сборки ракет и пальбы. Жизнь на улицах кипит до наступления темноты. Красива Газа сверху... великая мечеть среди лабиринтов улиц и многоликости строений, да и так, вообще... Но если смотреть на юго-восток, очарование пропадает. В каком-то километре виднеется серенький израильский городишко Сдерот, на улицах которого едва ли можно заметить живую душу. Коты и собаки есть, а людей не видать. Говорят, там выросло целое поколение детей, не умеющих кататься на велосипеде. Трусливый народ евреи, подумаешь, из Газы шмальнули несколько ракет. И что? В ответ евреи тоже пуляют, а жителям Газы хоть бы что. Знаменитая арабская женская матка!!! Сколько хочешь, столько и нарожает.

Одни трусы в Израиле. А зачем жить, как крысы? Мало того, что по норам прячутся, ещё и забор поставили. Заборы Наблюдатель не любил. Они разделяют людей. В тех, кто их строит, они вызывают чувство превосходства. У тех, от кого строили, - чувство недостаточности и желания поживиться. А ещё заборы мешают наблюдать. Наблюдатель сидит на крайней северной точке анклава и наблюдает. Динамика извечного противоборства порой очень потешна. То годами ничего не происходит, так себе - ракета из Газы туда, ответная ракета в Газу, то, как по мановению, всё взрывается. Вышли бы мужики, - как те, так и другие, - набили друг другу морды и замирились бы. Ан нет, конфликт им подавай!

Вот и сейчас в результате затеянной в Газе ракетной дуэли с Израилем крохотный участок земли, шириной метров в пятьсот, ожил. Ранее, до дуэли, это считалось буферной зоной, куда арабам, гордо величаемым международными СМИ палестинцами, ходу не было. Израильские солдаты имели приказ стрелять в любого, кто пытался преодолеть полосу отчуждения. Теперь, в ходе какого-то странного соглашения, беднейшим арабским крестьянам позволили эту землю распахивать под посевы. Странные люди. Следует ли так беспощадно эксплуатировать чувство нежданного приобретения?

Взгляд Наблюдателя упал вниз. Под домом в кустах неведомо кем посаженного земляничного дерева закамуфлированный под кучку мусора лежал юноша лет семнадцати. То, что сперва Наблюдатель принял за ветошь, оказалось вполне качественным армейским обмундированием. Парень грел в руках изящный театральный бинокль и подробно интересовался пограничным забором. Неужто террорист? Совсем не хотелось бы. Наблюдатель неспешно спустился вниз. Подобрался поближе и заглянул в лицо парня. Отлегло. Совсем мальчик. Глаза, чуть оробелые, но с задирчивой восточной поволокой. На лице мечтательное выражение. Вылитый Тесла в детстве. Видно, очень хочет возделывать землю, но опасается вероломных евреев. Обещать-то не стрелять обещали, но выполнят ли? Это вопрос. Но нет, однако. Глаз у Наблюдателя намётанный. С таким томным выражением лица пахать и сеять не ходят. Вне всяких сомнений, тут любовная интрижка! Стыдитесь, Капулетти и Монтекки, своей блошиной возни! Влюблённый парнишка угодил в самую крутизну арабо-израильского конфликта! Это вам не горластых любителей макарон замиривать! Здесь другую силищу нацеливай!

Тем временем юноша, словно подслушав мысли Наблюдателя, в ритме арабески засеменил обратно, в город. Передумал? Было бы весьма жаль. Наблюдатель любил романтиков. Они достойны наблюдения. Не желая верить в робость "палестинского" Ромео, он поспешил за ним. Такой же дробной рысцой. Тот, кто учил его наблюдать, умер бы со смеху, но Он сейчас занят другими конкретностями. Наблюдатель знал об этом и поэтому передвигался, не опасаясь насмешек.

Ромео (Наблюдатель для пущей романтичности решил назвать его Мустафой) вскоре юркнул в подъезд высотного четырёхэтажного дома. Отмахнулся от матери, вознамерившейся накормить его чёрствой лепёшкой, выдал серию затрещин братьям и сёстрам, попавшимся на пути, поцеловал руку отца в инвалидной коляске и закрылся в свой комнатушке. Любовные переживания не давали покоя. Он нервно метался в четырёх стенах, то рыча, то поскуливая. Звонок! Мустафа метнулся к телефону. Плотно прижал ухо к трубке. Часто-часто закивал и принялся раздеваться. Наблюдатель мгновенно понял, какую сцену ему предстоит увидеть. Возлюбленные, разделённые взаимной ненавистью двух народов, займутся самоудовлетворением. Давным-давно, в самом начале карьеры, Он бы ушёл. Но сейчас остался. После того как на заре прошлого века двое суток он наблюдал бестелесную любовь двух монголов, державших боевые позиции на соседних сопках, уже ничего не могло его смутить. Но нет, пронесло. Мустафа бросил трубку. Совершенно обнажённый принялся импульсивно рыться в коробках с хламом, выставленных у стены. Так барахольщик на рынке выставляет свои товары. Парень наконец-то отыскал искомое. Это оказался флакончик пены для бритья фирмы "Жилет". Мустафа потряс его, затем принялся с остервенением покрывать себя белой, как снег на Северном полюсе, пеной. Вскоре он стал похож на еврея, попавшего под перекрёстный обстрел ребятишек среди народного гуляния в День независимости Израиля. Затем Мустафа извлёк из той же картонной коробки складной охотничий нож с длинным, остро оточенным лезвием. И начал с ног.

Шалунишка. Наблюдатель никогда не замечал за арабами Палестины особой изобретательности в любовных играх. Но этот гаврош оказался хорош. Покончив с ногами, обрил пах, живот, грудь, руки, подмышки и лишь затем подошёл к зеркалу. Вытаращил глаза, словно увидел в отражении ненавистного израильского министра Авигдора Либермана. Завопил, что есть мочи. В доме случился переполох. Отец почти вывалился из коляски. Мама едва не подавилась лепёшкой, которую пыталась последние четверть часа размочить в воде. Несколько малышей "укапались".

Причиной дикого вопля оказался сизый прыщ, венчавший породистый семитский нос. С Мустафой случилась истерика. Наблюдатель понимал её исконную причину, но надо же соблюдать пропорции. Естественно, явиться к любимой с чирьем на таком заметном месте никому не хочется, но убиваться из-за маленькой неприятности... Увольте!

Мустафа метнулся к платяному шкафу. Сбросил на пол одежду. Освободил полки, где хранились мелкие вещи - трусы и носки. Комната наполнилась густым ароматом нестиранного белья. Парень бессильно опустился на пол и залился слезами. Прошло несколько минут. Слёзы высохли. Мустафе удалось взять себя в руки. Он принялся одеваться. Обрядившись, стремглав выскочил из дома. Наблюдатель не отставал, уж очень заманчивым казалось развитие событий. Вот и цель - небольшая аптека. Мустафа шмыгнул внутрь и без разговоров указал на нос.

Рыжий фармацевт, походивший на бежавшего от правосудия конокрада, критически осмотрел прыщ. Сокрушенно покачал головой. Парень тут же сник. Тогда аптекарь сжалился, порылся под прилавком и выудил оттуда контрабанду - небывалый товар, в превосходном смысле, антиквариат. Стеклянная бутыль, посреди этикетки которой красовалась на замысловатом русском языке выцветшая надпись "Тройной одеколон". Используя термин "тройной", производитель, видимо, подразумевал тройную функциональность продукта - очищает, обеззараживает и ароматизирует. Мустафе пришлось расстаться с полновесным иорданским динаром. Домой он уже продвигался не жалкой трусцой, а гордой рысью чистокровного арабского скакуна. Наблюдатель невольно залюбовался грациозными и плавными движениями. Мустафа, словно заметив посторонний взгляд, перешёл на галоп. Явление в дом оказалось идентичным прежнему с незначительным отклонением. Оплеухи на сей раз достались всем, кроме младшей сестрёнки, успевшей укрыться под материнской буркой.

Прыщ вскрылся со смачным чавканьем, изгадив зеркало выбросом жёлтого, скверно пахнущего гноя. Мустафа зашипел, словно чёрная мамба перед атакой, и воздух наполнился ароматом "Тройного". Дальнейшее показалось Наблюдателю ещё более непостижимым.

Темнело по-настоящему бойко. Без никчемных теней. Сказывалось отсутствие уличного освещения.  Мустафа с трудом, пыхтя и чертыхаясь, выудил из-под кровати внушительный ящик надёжного пластика с предупреждением на сугубом фламандском: "Гуманитарный груз. Медицинское оборудование". В ящике оказался рулон необычной серебристой ткани. Наблюдатель присмотрелся и вспомнил. Точно такую он встречал в западных пределах. Там в неё заворачивали обмороженных или обожженных людей. Такая ткань прекрасно предохраняла повреждённую кожу от инфекции до прибытия в больницу. Тотальная эпиляция тела, произведённая Мустафой, на ожёг никак не тянула. Но пути Господни неисповедимы, как и мысли Его разумных созданий. Парень оказался ловким портным, вовсе не феллахом, как ошибочно предположил Наблюдатель. Вмиг раскроив ткань, он быстрыми крупными стежками превратил её в некое подобие накидки с капюшоном, практически полностью скрывавшей тело. Облачившись и более не мешкая, Мустафа подался в ночь.

Разбираемый любопытством Наблюдатель не отставал. Гуманоид в серебряном плаще спешил покинуть город. Миновав небоскреб, откуда началось сегодняшнее наблюдение Наблюдателя, он припал к земле. Пополз. Лучи инфракрасных датчиков, излучаемые разделительной стеной, по роду деятельности не опасны Наблюдателю. Но они заодно не замечали и большого серебряного таракана, ползущего по недавно простреливаемой буферной зоне. Видимо, серебристая ткань, из которой была сконструирована одежда Ромео из Газы, оказалась равнодушной к воздействию инфракрасного излучения. Вскоре пластун добрался до стены. Мышью юркнул в прикрытое травкой отверстие. Через миг он оказался на территории врага, рожавшей Израилю одинаково обильно железных бойцов и золотоволосых дев, ради которых стоило рисковать жизнью. Далее Мустафа двигался споро, стараясь держаться тёмной стороны мира. Миновал одно поселение, другое, третье. В конце концов углубился на вражескую территорию километров на пять. Наблюдателю - что, он лишь наблюдает, а вот перебежчику, ежели поймают, мало не покажется. Иди, объясни потом, что ты не террорист, а честный воздыхатель женских прелестей. Пока что везло. Ни звука! Мустафа остановился у забора следующего поселения - ограды в Израиле у каждого населённого пункта. По-собачьи потянул носом. В воздухе пахло коровами и "Тройным одеколоном".

Зазнобушка жила во втором от забора доме. В первом - Мустафа долго смотрел в окна, пока понял, что обознался. Лишь заглянув в окно второго - тут же уверенно заторопился к двери. Наблюдатель, немного смущаясь, устремился за ним. Наконец-то встретятся два одиночества. Двери открывались сразу в гостиную. Ни коридорчика, ни предбанника. Почти неуютно. На роскошном диване, обтянутом кожей мёртвой свиньи (и это в Израиле!) сидела женщина лет сорока. Смотрела по телевизору досужие новости. Вот, казалось, момент истины. Но всё оказалось намного запутанней. Кроме расстояний, границ и бессмысленной вражды двух народов, влюблённую пару разделял ещё и возрастной барьер - на взгляд, лет в двадцать. Но и это было не всё. Рука женщины баюкала белокурую головку пятилетнего карапуза, уютно расположившегося на её коленях. На скрип двери израильская Джульетта повернула голову. Но вместо счастливой улыбки лицо исказила гримаса ужаса. Ещё бы, серебряный плащ делал Мустафу похожим на потустороннее существо, неземное и страшное. Наблюдатель обернулся. Он ожидал, что парень тут же сбросит накидку, оставшись в игривых стрингах, но тот сжимал в руке нож, которым недавно брил подмышки.

- Аллах велик! Смерть евреям! - завопил Мустафа и бросился на "возлюбленную".

Та издала оглушительный крик, вскочила, подхватив малыша на руки. Наблюдатель снова ошибся. Вера! Надежда! Любовь! Всё это было давно, когда людской род состоял всего из двух людей - Адама и Евы. А здесь, на этой земле, нынче остались подлость, слёзы, кровопролитие и смерть.

Женщина бросилась к закрытой двери одной из комнат. Мустафа настиг её в два прыжка, полоснул лезвием по шее. Попал в плечо. Размахнулся, резанул снова. И в спешке снова промазал. Женщина не сопротивлялась. Руки её были заняты ребёнком. С трудом перехватив его одной рукой, второй она распахнула дверь и мощным броском зашвырнула туда ребёнка. Захлопнула дверь. Прокрутила ключ, выдернула его из замочной скважины и отшвырнула в сторону. Лишь потом повернулась к нападавшему. Спина её представляла кровавое месиво, но глаза не предвещали Мустафе ничего хорошего. Женщина, на диво, не сломалась. Конечно, она защищала своё дитя. Террорист лишь взглянул в налившиеся кровью глаза и попятился. По его разумению, одинокая еврейская самка должна была корчиться в предсмертных судорогах и в луже крови. Во всяком случае, именно так научал его Абдулла, обещавший Рай и семьдесят девственниц за учинённую смерть еврея. "Ножом по горлу - и ты в Раю". Обманул Абдулла, это только на словах всё так быстро и просто решается.

Секундного замешательства хватило раненой, чтобы дотянуться до массивного торшера на высокой ножке и опустить его на бритую голову Мустафы. Тот охнул от боли и неожиданности. Наблюдатель же пребывал в полной прострации. Женщина издала вопль, которому позавидовали бы команчи, и швырнула в парня стулом. Тот уже не думал о нападении, а лишь пытался прикрыть лицо. В него летело всё подряд: табуреты, шкафы, кухонная утварь, даже тяжёлые гантели мужа. Женщина не переставала визжать, нанося всё новые и новые удары. Из грозного, как он сам себя считал, террориста Мустафа превратился в несмышлёного мышонка, по неосторожности попавшегося на коготь голодной кошке.

Наблюдатель видел, как старушка из соседнего дома звонит по телефону. В ту же секунду посёлок огласился пронзительными звуками сирены. Ошеломлённый, избитый, окровавленный Мустафа, пытаясь спастись от разъярённой фурии, юркнул в первую попавшуюся щель. В ужасе огляделся. Карцер, уборная два на два метра. Мышеловка! Она тут же захлопнулась. Женщина подперла дверь снаружи, не прекращая оглушительно кричать. Завывала сирена. Мустафа обмочился от нестерпимой жути. Сел на корточки, охватил колени руками, сжался в комок и поднял голову вверх к Аллаху, так несвоевременно оставившему его. Нет, нет! Аллах велик! Незаметное оконце просматривалось под потолком. Мустафа взвился кверху, ступил в унитаз и, подвернув ногу, свалился на кафель. Ступня застряла в унитазе. Снова рванулся к спасительному отверстию. Подтянулся на пальцах, обламывая ногти. Зарычал горлом и, обдирая бока, протиснулся наружу. Кулем вывалился на бетонное покрытие. Рванул с места, хромая на обе ноги.

Что вы творите, люди? Наблюдатель неотступно следовал за несчастным. В последнее время призванный наблюдать, он испытывал отвращение к наблюдению. По-видимому, неправильно выбрал регион. Хотелось верить, что где-нибудь в горах Люксембурга подобных сцен наблюдать не придется. Думалось: "Закончу лицезреть этот бедлам и подам прошение Высшим инстанциям на заслуженный отдых. Но сейчас нужно досмотреть. Нельзя уходить досрочно. Наверху могут решительно возразить".

Окровавленный, искалеченный, вконец запутавшийся террорист Мустафа бежал по полю, засеянному брюквой. Его нагоняли два здоровенных Land Cruiser. В каждом по пять звероподобных мужей из местной самообороны, вооружённых карабинами. Заодно десятки полицейских автомобилей перекрывали окрестные дороги и перекрёстки. В воздух поднялся армейский вертолёт с группой захвата на борту. Бедного семнадцатилетнего юношу травили так, как не травили матёрого волка, порезавшего отару. Внедорожники неумолимо приближались, пропуская беглеца меж собой. Точный удар приклада бросил беднягу наземь. Джипы остановились в метрах двадцати. Десяток озверевших, почуявших кровь охотников выскочили из них и рассредоточились дугой. Один принялся орать что-то на иврите, языке, который Мустафа понимал с трудом. Слова с болью доходили до его сознания. Приказали лежать. Руки и ноги в стороны. Велели не шевелиться. Мустафе было паршиво. Нестерпимо чесалось ушибленное табуретом подреберье. Кровоточащие ссадины разъедало едким от страха потом. Серебряная ткань не пропускала ни инфракрасное излучение, ни обыкновенный воздух. И Мустафа не выдержал мук. Резким движением запустив под накидку руки, принялся яростно расчёсывать грудь и ниже. Сразу полегчало. Вернее, умирающему мозгу показалось блаженством, что чесотка исчезла. В ту самую секунду, когда парень шевельнул рукой, раздался залп карабинов. Тело Мустафы расплескалось по брюквенным початкам. Еврейские боевики научены никогда не оставлять шанса. Для них любой арабский приверженец террора, мирно пытающийся запустить руку в карман, однозначно проявляет желание надавить на кнопку, приводящую в действие пояс шахида.

"Нет, всё, с меня хватит, - раздражённо думал Наблюдатель, возвращаясь в Газу. - Следующий цикл непременно проведу в Люксембурге, где крестьяне, вместо того чтобы убивать соседей-французов, публикуют в газетах некрологи по своим почившим от старости бурёнкам..."

В доме безвременно и без суда застреленного Мустафы бородатый Абдулла отсчитывал отцу на инвалидной коляске тысячу динаров за геройски погибшего кормильца. Отец, как ни крепился, всё же заплакал - он не подозревал, что сын, умирая, был счастлив. Мустафа уходил в Рай очищенным, без волос и гнойных прыщей, оскверняющих тело и душу, зато в стрингах и настоящим шахидом. Там его ждали семьдесят неразлучных гурий. Отчаянно терпеливых девственниц.

Аркадий Маргулис и Виталий Каплан