В послевоенные годы появилась мода иметь дома альбом с фотографиями. Почти в каждой семье был такой, куда исправно вклеивались еще редкие тогда снимки членов семьи, друзей и даже любимых киноартистов. Фотоаппараты "Зенит" и "Зоркий" стали доступными, но любительский процесс проявления пленки и печатания фотографий был еще примитивным. Поэтому хорошего качества фотоснимки были диковинкой и появлялись либо по случаю семейного события, либо доставались в подарок от друзей-фотолюбителей. Фотографии в большинстве своём были черно-белыми, а качество снимков самое разное - от едва узнаваемых, размытых физиономий до профессионально исполненных, отретушированных портретов.  

Был такой альбом и в нашей семье, вернее их было несколько. У меня был свой, личный альбом, куда я собирал фотографии моих выступлений на сцене и групповые фотографии моих друзей и знакомых.  

Это нынче, благодаря цифровой технологии, все вдруг стали фотографами. Любой подросток за день нащёлкает своим телефоном столько снимков, что у его друзей займет несколько часов просмотреть их на Фэйсбуке или Одноклассниках. А в те годы, каждая фотография становилась как бы частью повести о твоей жизни, и потому бережно сохранялась. Каждое поколение старалось передать следующему это зримое повествование в надежде остаться в доброй памяти нового поколения. Кстати, на обороте так и писали, "На добрую память..."

*  *  *

Когда решение об отъезде окончательно укрепилось в моем сознании, встал острый вопрос о том, кого нужно посвятить в предстоящее событие, а кого не надо. Кроме близких родственников, заслуживающих такого доверия, людей достойных оставалось немного - только самые благонадежные друзья. Любой неправильный ход мог повлиять на успешное получение разрешения на выезд. Зная также, что потребуется справка с работы об увольнении по причине отъезда, как тогда говорили, в государство "Израи?ль", я, чтобы сократить количество оповещённых, решил уволиться, придумав более нестандартную причину.

С этой целью я поехал в Театральный Институт на Моховой, где тогда работал по совместительству. Дело было летом, и в фойе института толпились взбудораженные абитуриенты, съехавшиеся со всех концов страны, следуя безумной мечте выучиться "на артиста". Пробираясь к Отделу Кадров по узкому коридору сквозь гурьбу будущих талантов, я походя кивал знакомым преподавателям и сотрудникам, стараясь пригасить интерес к себе во избежание возможных вопросов. У меня, как и у многих эмигрантов, было дурацкое ощущение вины за свой поступок, как будто я подводил в чём-то своих сотрудников и друзей.

Кто-то окликнул меня по имени, и я остановился, чтобы поздороваться. Это был знакомый с виду молодой человек моего возраста, имени которого я не помнил. Знал только, что он преподавал на Театроведческом факультете. Рядом с ним была молодая женщина, которую я видел впервые. Поздоровавшись, он попросил у меня несколько минут моего времени. Мы отыскали свободный класс. Он представился, и я убедился в том, что не ошибся. Затем он представил свою жену и объяснил, что она сводная сестра известного балетного танцовщика, Михаила Барышникова, который за несколько лет до этого во время гастролей в Канаде стал невозвращенцем.

Они спросили, правда ли, что я собираюсь эмигрировать, и если да, то в какую страну. Я не стал скрывать, что намерен ехать в Нью-Йорк, и даже пояснил, почему именно туда. Многие уверяли, что это лучшее место для иммигрантов с театральной профессией. Тогда много чего говорили, но здравый смысл соглашался с этим мнением. После расспросов они перешли к делу. Оказалось, они искали надёжного человека, который согласился бы передать несколько личных фотографий Мише, так как никакой переписки с ним ни у них, ни у его отца не было. Кроме того, они были уверены (не без основания), что отосланные почтой, документы пропадут. 

Надо напомнить, что невозвращение танцовщика в 1974 году стало большим событием в совке, и в кругах интеллигенции считалось героическим поступком. Властями же этот поступок расценивался как великое предательство, и как обычно всё, или точнее все, каким-либо образом связанные с предателем, считались соучастниками. Это усугублялось еще и тем, что Миша во время своего побега являлся членом ЦК Комсомола. Вот тебе и партийная верхушка! 

Недолго рассуждая, я согласился выполнить это поручение. Сделал я это по двум причинам. Первая, я счёл за благородный поступок передать эти фотографии вместе с живым поклоном от его близких и порадовать Мишу. Вторая, вероятно, это будет хорошим поводом повидаться с человеком, которого я знал лично, и с которым мне даже довелось недолго поработать. Таким образом, я тоже стал "соучастником" этой эпопеи, однако в очень скромной роли. 

Интересно, что оба мы жили в Ленинграде, но познакомился я с Мишей в Москве, в квартире нашего общего знакомого Саши Жеромского. Помню, я приехал в Москву посмотреть новые спектакли, что я делал несколько раз в году. А Саша только на днях вернулся из гастролей на Кубе, где в бригаде Госконцерта работал артистом пантомимы. Саша пригласил меня к себе домой и предупредил, что будет ещё один его друг из Ленинграда. Вот так я и познакомился с Мишей, тогда уже восходящей звездой Кировского балета. Помню, хозяин угощал нас "заморским" напитком, привезённым из Гаваны - настоящей Кока-колой в алюминиевой баночке, непонятно даже каким образом попавшей на фидель-кастровскую Кубу.

Я рассказал тогда Мише о студии пантомимы, которой руководил, и упомянул, что одним из обязательных предметов программы у меня был классический балет. Он очень заинтересовался и спросил, когда можно прийти и посмотреть репетицию. Мы обменялись телефонами, и вскоре Миша пришёл ко мне в студию. Видимо, ему что-то понравилось, так как он сам предложил дать несколько балетных классов моим ребятам. Обещание свое он выполнил, а мои мимы потом часто вспоминали эти несколько уроков, особенно после того, как Миша стал всемирно известным невозвращенцем. 

В аэропорту мне, как и всем "отщепенцам," покидающим родину, предстоял последний унизительный акт - досмотр багажа. По разным слухам, вывозить разрешали столько-то золотых изделий, столько-то меховых изделий, запрещали то и отбирали это. Я уезжал налегке. Кроме того, что было на мне, в моем маленьком чемоданчике лежал один костюм, смена белья и пара туфель. Книги я отправил в Нью-Йорк заранее малой скоростью. Из "крамольного" у меня были две вещи: серебряный портсигар довоенного образца, подаренный моим дядей, и... фотографии для Барышникова. Но я был спокоен, так как портсигар я был готов отдать без возражений провожающему меня отцу, а заветные фотографии лежали в папке вперемежку с моими. Да и откуда солдат пограничник мог опознать на фотографиях мальчика, сидящего в обнимку с мамой в Риге, или молодого парня, стоящего у балетного станка, среди других парней? Этих ищеек, как служебных собак, натаскивали на золото, серебро, бриллианты и т.п. барахло. Их дрессировщики тогда ещё не осознавали, что главное добро, уплывающее у них из-под рук, было в головах бесправных людей, которых они так долго и тщательно унижали.

Таможенник повертел в руках мой портсигар и небрежно бросил его в чемодан. Затем чиновник поспешно перелистал фотографии и швырнул папку туда же. Его садистское внимание было уже сосредоточено на семье, следующей за мной, которая везла пять или шесть огромных чемоданов.

Добравшись, наконец, до моей новой родины и обжившись немного на новом месте, я начал делать попытки связаться с Мишей. Мы снова жили с ним в одном городе, и, казалось, увидеться нам не составит особенных трудностей. Я ошибался, так как люди вроде Барышникова в этой стране называются celebrity, то есть знаменитости, и вокруг них крутится много других людей, которые пытаются заработать себе на жизнь возле таких звёзд. Так вот эти-то около-знаменитости, или электроны делают все возможное, чтобы не подпустить к ценному ядру какой-нибудь другой отрицательный электрон, опасаясь, как бы не произошла непредусмотренная реакция.

Я несколько раз звонил в театр, где Миша тогда танцевал, говорил с секретаршей, потом с его агентом, и рассказал о цели моей желаемой встречи с артистом. Безрезультатно. Подумав, что эти люди наверное не понимают мой английский, я уговорил знакомого американца позвонить от меня, предварительно рассказав ему о сути дела. Электрон на другом конце провода посоветовал принести фотографии и оставить, а они уж ему передадут. Но на это я не согласился, потому что обещал передать их из рук в руки. Кроме того, знаем мы вас, электронов! Я вам фотографии, а вы их продадите жёлтой прессе за много-много долларов.  

Неожиданно представилась другая возможность. Кто-то из моих знакомых знал фотографа Нину А., которая тогда уже была одним из доверенных фотографов Миши. Она знала его ещё по Ленинграду, где выполняла заказы на фотографии артистов балета Кировского театра. Я тут же позвонил Нине, и все ей рассказал. Она пообещала передать наш разговор Мише, как только он вернётся из гастролей в Европу. Не знаю уж, что произошло, но Миша мне так никогда не позвонил.

Я оставил эти хлопоты, мне и без них было чем заниматься в моих попытках найти работу, поскорее встать на ноги и начать заниматься свои делом.

Через несколько лет меня пригласили преподавать в Университете города Майами. В первый же год работы мне позвонили из редакции местной газеты Miami Herald и попросили об интервью. Молодая интересная женщина пришла ко мне на урок Сценического Движения вместе с фотографом. Она оказалась балетным критиком. После просмотра урока, она забросала меня вопросами. Тогда специалисты из России были ещё в новинку, и её интересовало многое - метод, который я преподавал, у кого я учился и т.д. Зашёл разговор о балете. Ей показалось, что в моей методике присутствует много общего с системой обучения балету в России. Выяснилось, что она знакома с этой методикой благодаря дружбе с Мишей Барышниковым. 

Тут уж я не удержался и рассказал ей о моей эпопее с фотографиями. Она быстро все поняла и пообещала свести меня с Мишей, так как приближались его гастроли в Майами.

Эта милая девушка своё обещание выполнила. Но сперва она опубликовала целую страницу в газете обо мне, моих классах и о том, что я старый друг Миши. Тут она немного приукрасила, но это ведь Америка!

Мне было назначено время в перерыве между репетициями в помещении местного театра и выдано специальное разрешение на вход. Миша спустился в фойе театра и направился прямо ко мне. Он узнал меня сразу, хотя имени моего не помнил, но я и не ожидал этого. Мы присели, и я, наконец, передал ему поклон от его сестры и заветную папку с фотографиями. Я был очень взволнован тем, что выполнил, хоть и с опозданием, эту миссию. Мой краткий рассказ о моих попытках с ним встретиться он выслушал очень внимательно. Мне было крайне интересно увидеть его реакцию на фотоснимки. Он начал их просматривать, и по его лицу пробежала сдержанная улыбка. 

Много раз в моём воображении, ставя себя на его место, я представлял более эмоциональную реакцию. Всё-таки человек уехал из страны на гастроли и даже не собирался оставаться. Решился на это, преодолевая реальную опасность. Он много лет остерегался вступать в какой-либо контакт с родственниками и друзьями. И где же родственные чувства, где темперамент, где эмоции, ведь он же артист в конце концов?! Ничего такого не произошло. Он почти забыл меня поблагодарить и даже не поинтересовался, чем я тут занимаюсь, нужна ли мне какая помощь, и вообще...

Когда твои фотографии появляются на страницах газет и журналов всего мира, несколько пожелтевших снимков юности и дорогих тебе когда-то людей, наверное, уже не имеют особого значения. А тем более людей, с которыми просто жил бок о бок, общался и работал. 

Вскоре после нашей встречи я принимал присягу на верность Соединенным Штатам Америки. Это торжественное событие происходило в День Независимости, 4-го июля, на стадионе, где организаторы собрали нескольких тысяч эмигрантов из разных стран. В динамиках раздался голос диктора из Нью-Йорка, который объявил, что в этот день там, на стадионе вместе с нами принимает присягу знаменитый артист балета Михаил Барышников. Миша сказал несколько благодарственных фраз по-английски, и потом мы все вместе пели национальный гимн Америки. Трудно сказать, что ощущал Миша в этот момент, но я был очень тронут этим событием. 

Великая страна, подумал я тогда, а люди в ней такие разные. Но зато гимн можем петь вместе. 

Розинский, Эдвард
№207 Nov 2021