"Какая эмиграция?! Я ничего не подпишу! Жизнь в России - это мой крест, и я его буду нести! Вон из моего дома!" - кричал мой папа, когда я заикнулась об отъезде. Дело было в конце 1989 года, все вокруг уезжали...

Естественно, я не смогла промолчать и ответила: "Папа, какой крест? Ты же еврей!"

Шутки шутками, но постепенно, видя общую ситуацию, родители привыкли и смирились с моими крамольными настроениями.

Мы с мужем подали документы на выезд по фальшивому израильскому вызову, как это делали большинство в то время, надеясь выбраться из Союза и по пути поменять свое место назначения на США.

Нас ждало горькое разочарование: мы получили отказ, где было сказано, что в связи с осведомленностью моего мужа о государственных военных секретах нам в выезде за рубеж отказано. Он несколько лет отработал в "почтовом ящике".

Тем временем круг наших близких и друзей в Ленинграде быстро сужался, люди уезжали группами.

Я погоревала, но через некоторое время меня осенила мысль: ведь я-то не знаю никаких государственных секретов! Мы сделали новый запрос и получили положительный ответ на меня и нашего 10-летнего сына, с условием, что муж не возражает.

Ему ничего не оставалось, как нас отпустить.

Тем временем США закрылись, и мы поехали в Израиль. Я готова была уехать куда угодно!

Близкая подружка Оля к этому времени почти год присылала хвалебные письма и яркие фото из Израиля и говорила, что ждет меня не дождется, обещала принять и помочь во всем.

Не буду долго останавливаться на подробностях по подготовке к отъезду: что-то продавалось, что-то покупалось, я шила баулы, чтобы сэкономить на весе чемоданов, муж стоял в каких-то ночных очередях в ОВИР и за билетами.

В результате мы оказались в числе порядка 50 счастливчиков, чей переезд на ПМЖ в Израиль оплачивала финская община из Хельсинки, которая исповедовала иудаизм. Мы выезжали 14 января ранним морозным утром из Ленинграда на роскошном международном автобусе прямо в Хельсинки.

 

При пересечении границы мы, естественно, должны были пройти таможню.

Всем пассажирам было велено выйти из автобуса на досмотр.

Было хмурое, сырое январское утро. Мороз пронизывал до костей, несмотря на несколько слоев теплой одежды.

Нас выстроили в шеренгу по двое и дали отмашку. Ни один человек не сдвинулся с места, все застыли в оцепенении. Кто же будет первым? Кто осмелится?

После секундного замешательства я решила: "Была не была!" - взяла Сашку за руку и сделала первый шаг по направлению к хмурому человеку в форме.

Дело в том, что перед отъездом мы продали наш гостиный гарнитур, а вырученные деньги обменяли аж на целых 200 немецких марок (другую валюту найти не удалось), и эти деньги я спрятала себе в сапоги между двумя парами теплых носков. Конечно, я опасалась, что моя хитрость будет раскрыта и мы лишимся даже этой мизерной суммы.

Но мне повезло. То ли из-за моей бесшабашности и куража, то ли еще отчего - не знаю, но меня не заставили снимать сапоги, в отличии от АБСОЛЮТНО всех, стоявших за мной...

В последний момент пребывания на родине Фортуна была ко мне благосклонна.

 

Нас должны были разместить в частных домах в семьях, а через двое суток прямым рейсом доставить в Израиль.

Обстановка на Ближнем Востоке на тот момент была очень напряженной: США ввели свои войска в Ирак, и Саддам Хуссейн выставил ультиматум начать обстрел Израиля, если войска не будут выведены до 15 января.

Я наивно полагала, что с 14 по 16 января мы должны быть в Хельсинки, и если в Израиле начнется заваруха, то гуманная Финляндия не пошлет нас под бомбы, и мы спокойно пересидим там.

Я серьезно просчиталась: ночью 15 января нас разбудили по тревоге и собрали в каком-то местном клубе. Дали на сборы буквально час, посадили в самолет и в сопровождении двух бомбардировщиков доставили прямым рейсом в аэропорт Бен-Гурион.

 

По прибытии в аэропорт в Тель-Авиве нам сказали, что наш самолет в этот день последний, ожидаются военные действия, поэтому времени на оформление документов и получение багажа у нас очень мало. Каждой семье предложили разделиться: женщины шли в офис оформлять документы, а мужская половина должна была проследовать в багажное отделение за чемоданами и баулами.

Моя "мужская половина" состояла из маленького худенького мальчика с большими еврейскими печальными глазами в шапочке "петушок". Сердце сжалось, когда я смотрела вслед ему, удаляющемуся со здоровыми мужиками в багажное отделение.

Меня вскоре вызвали для оформления документов. Служащая сказала, что мне дается один бесплатный звонок на Родине, и я должна позвонить людям, готовым меня принять. Также нам полагалась одна бесплатная поездка на Родине по адресу, который я должна предоставить в течение нескольких минут.

Естественно, я позвонила Ольге, которая вот уже год распиналась, как сильно она нас ждет и скучает. Каковы же были мои разочарование и ужас, когда, услышав мой голос, она начала кричать: "Да ты с ума сошла! Ты в Тель-Авиве? Немедленно уезжай обратно в Ленинград! У нас должна начаться война, я не могу тебя принять!"

Я, совершенно ошарашенная, ответила, что ехать обратно не могу, у меня виза в один конец, паспорта нет, и я считаюсь предателем Родины. Дальше последовал такой диалог:

Я: "Что же мне делать? Ты ведь нас приглашала! У меня больше никого нет".

Оля: "Не могу, нет места! Из твоей комнаты я сделала "хедер-а-Тум".

Я: "Что это?"

Оля: "Герметизированная комната. У нас будут химические атаки Саддама Хуссейна!"

Я: ???!!!

ОЛЯ: "Поезжай в Мисрад-а-Клита (центр абсорбции) или в Ир-Питуах (город "развития" на территориях).

Служащая офиса, слыша этот разговор, сказала: "В центре абсорбции нет мест, все переполнено новыми репатриантами, а в городе "развития" будете жить в вагончиках, под частыми обстрелами и нападениями арабов. Давайте решайте быстрее, куда вас везти, мы закрываем аэропорт!"

Трясущимися руками я достала записную книжку и отыскала телефон приятелей (З. и И.), уехавших за пару месяцев до меня из Ленинграда. Они вместе с дочкой, бабушкой и собачкой поселились в центре страны, в Бат-Яме, и были еще тоже абсолютно несведущими ни в языке, ни в местных реалиях.

Но они были Люди с большой буквы! Не беря во внимание ни тесноту, ни материальную сторону, они сказали: "Немедленно приезжайте! В тесноте - да не в обиде".

Сняв тяжелое зимнее пальто с песцовым воротником, две пары шерстяных носков и сапоги на меху (из минус 30 градусов в Хельсинки мы очутились в плюс 15 в Израиле), я начала потихоньку приходить в себя, радуясь, что хотя бы будет крыша над головой.

Нас быстро привели в чувство новыми правилами: воду использовать экономно, намыливаться      всухую, открывать тонкую струйку, только когда надо смыть мыло. Воду в туалете утром не спускать, пока все не справят малую нужду.

Посуду мыла только бабушка, замачивая ее в раковине и полоща, опять же, под тонюсенькой струйкой. Все экономили, не зная еще никаких пропорций и цен и боясь потратить лишнюю копейку.

Нам отвели одну из двух спален. Во второй спали И., их 7-летняя дочка и бабушка, а З. остался сидеть в гостиной возле радиоприемника и слушать новости, т.к. ожидались бомбежки. Даже в самом страшном сне не могла я предположить ТАКУЮ ситуацию.

Первая "катюша" разорвалась где-то совсем недалеко, дом затрясся от удара взрывной волны, стекла задрожали. Прижимая к себе сына, я думала: "Что же я наделала?! Что натворила? Зачем забрала ребенка из семьи, от отца, от любящих бабушки и дедушки, из нашей мирной, достаточно обеспеченной жизни?" Но было уже невозможно что-либо изменить...

Мне пришлось позвонить Ольге и быстро продиктовать ее мужу Борису номер телефона в Бат-Яме, чтобы мои родители и муж могли с нами связаться по сложной международной связи из Ленинграда. (В те годы надо было заказывать разговор заранее и ждать иногда часами, пока оператор телефонной станции тебя соединит с абонентом.)

На следующий день утром мы пошли в специальный пункт, где нам выдали противогазы. Мы должны были их надевать немедленно после сигнала сирены, так как никто не знал, применит ли Саддам химическое оружие.

Мы прожили у З. и И. около трех или четырех дней, и я начала понимать, что мы реально "сидим у них на шее". Из еды запомнились только макароны и всякая лапша с утра до вечера. Был режим строжайшей экономии.

Сохнут и все офисы и банки были закрыты, и мы не могли получить даже причитающиеся нам деньги (корзина абсорбции для новых репатриантов), живя на полном иждивении у приютивших нас людей.

З. начал поговаривать о том, что неплохо бы мне снять свое жилье, но оказалось, что все конторы по съему закрыты, да и денег у нас все равно не было.

К моему удивлению и счастью, через пару дней позвонил Борис, муж Ольги. Он извинился за нее, сказав, что у нее была паника и истерика из-за страха войны, но теперь она пришла в себя, и мы можем приехать. Жили они в Хайфе.

Собрав кое-какие пожитки в два небольших рюкзака и оставив наши баулы в Бат-Яме, мы на перекладных отправились в Хайфу. Надо было три раза пересаживаться с междугородних на городские автобусы, a бесплатную поездку мы уже использовали. Пришлось платить из тех грошей, которые у нас были. Абсолютное незнание иврита тоже не помогало в наших перемещениях. Мой сынишка, успев проучиться четыре месяца в Ленинграде в хорошей английской школе, смог объясниться с водителем и узнать, где надо выходить. Я не знала ни английского, ни иврита, т.к. в школе учила французский.

Ольга жила в бедной части Хайфы, где в каждом квартале были арабские мечети. Она так боялась бомбежек, что даже не вышла на остановку встретить нас.

И вот наконец-то мы добрались, целые и невредимые, не попав под обстрел. Радости не было предела! Но оказалось, что радовались мы преждевременно. Впереди меня ждал еще один сюрприз. Ольга заранее предупредила меня, чтобы я запаслась теплым спортивным костюмом и шерстяными носками. Как только мы отдышались от поездки, она показала нам наши спальные места: Сашенька был определен на кровать в комнате ее сына Дениса. А я должна была лечь на тоненький поролоновый матрас на бетонном полу на открытом воздухе на балконе. Балкон не был застеклен, от улицы его отделяли полупрозрачные жалюзи. В конце января по ночам температура опускалась до 3-5°... Я была в шоке, особенно учитывая, что, помимо второй спальни, где спали Ольга с Борисом, у них была огромная гостиная комната с новеньким раскладным диваном.

На мой застенчивый вопрос, почему я не могу спать на диване, она, не моргнув глазом, ответила, что ночью выходит попить воды на кухню, и ей будет мешать, если ей придется мимо меня проходить и включать свет (???!!!).

В первую же ночь нас бомбили. Взвыла сирена. Я вскочила, вбежала в комнату к мальчишкам и, подхватив их буквально подмышки, ворвалась в спальню Ольги с Борисом, так как именно в своей спальне она оборудовала герметизированную комнату. Мы быстро кое-как надели противогазы, подоткнули мокрую тряпку под дверь и включили ТВ. Переводил речь диктора 11-летний Денис. Только так мы узнавали, когда снимать противогазы и ожидаются ли еще обстрелы.

Через несколько дней дети пошли в школу, а я - в Ульпан, хотя война еще продолжалась почти полтора месяца.

Я продолжала спать на балконе еще несколько дней, пока Ольга не спровоцировала скандал с Борисом, разбила о его голову бутылку вина и выгнала его из дома, оформив в полиции Order of protection.

Своего сына Дениса она перевела к себе в спальню, а я получила разрешение спать в детской комнате. К этому времени уже открылся Сохнут, и мы получили деньги. Я смогла заплатить ей половину ренты и больше не чувствовала себя на "птичьих правах".

В мои обязанности входило полное поддержание хозяйства (покупка продовольствия, приготовление еды и уборка квартиры).

Однажды, пока Ольга была на работе, а мальчишки уже вернулись из школы и были дома, мне надо было пойти на рынок за продуктами. Поскольку мы пытались экономить на всем, я пошла пешком, хотя дорога шла в горку. Возвращалась я, нагруженная продуктами. Когда я дошла до входа в наше здание, взвыла сирена воздушной тревоги. Ее пронзительный звук заставлял кровь стынуть в жилах! Я так испугалась, что у меня ноги стали ватными, и прямо на лестнице я упала на колени. Идти наверх я не могла, лифта не было, мы жили на четвертом этаже. И я стала медленно карабкаться вверх, ступенька за ступенькой. Уж не знаю, как мальчишки поняли, что я где-то близко, на лестнице, но они открыли входную дверь и вдвоем затащили меня в квартиру. Мы успели надеть противогазы и спрятаться в заветной комнате.

По утрам мы с Ольгой делали сэндвичи на ланч для наших детей, которые они брали с собой в школу. Занятия у Дениса начинались на час раньше, чем у моего Сашки, поэтому я выходила на кухню, когда Ольга уже заканчивала свои приготовления. Так однажды, выйдя утром делать сыну сэндвич, я обнаружила, что у нас нет ни кусочка хлеба. В это время Ольга заворачивала в салфетку ланч Дениса с двумя кусками хлеба. Я спросила, не могла бы она оставить один кусочек для Саши, на что она разразилась криком и запустила мне в лицо этот злополучный сэндвич. В приступе злобы она кричала, что это мой недосмотр, что нет хлеба, и что мне стоило встать пораньше и сбегать в магазин за хлебом, а не претендовать на ланч ее сына.

Вскоре война кончилась. Борис нашел мне маленькую квартирку, т.к. мечтал вернуться к своей жене, и мы с Сашкой съехали от Ольги.

Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что такое начало эмиграции меня закалило и дало возможность потом преодолеть многие трудности, которые только начинались.... 

Спокони, Мария
№225 May 2023